Мать чудовищ

Автор: Рейвен Кальдера (c)
Перевод: Анна Блейз (с)

Мать-волчица волчат стережет.
Сейчас важнее всего —
Уберечь их от всех,
Кто может их съесть.
Потом они подрастут
И станут охотиться сами.

Мать-волчица любит волчат,
Даже тех, кто болен и слаб,
Кто не годен для этой жизни,
Кто умрет на снегу. Волчица
Делает то, что дóлжно,
Но сердце ее горюет
И о крошечном тельце, застывшем
В покое смертного сна.

Я не защитила сына.
Вирд отца его был сильнее,
Шире прочих раскинулась сеть,
Обвивая чужие нити
В полотне мирозданья. Всякий,
С кем сплелась его нить, становился
Частью этой гибельной сети.
До последнего вздоха я билась,
Я пылала в огне, покуда
Не остался лишь прах и пепел,
Но напрасно. Другие дети
Подрастали под отчим кровом,
Зная ласку, тепло и радость, —
Мой ребенок томился в клетке.
Те, кто отнял его, мечтали
Оковать мое чрево навеки
Моего же сына дыханьем.

Знаю, знаю, и Тюр, и другие
Помогали ему, пытались
Приучить щенка к послушанью:
Молодец, принеси-ка палку,
Не кусайся и будь покорен,
И, быть может, заслужишь милость.
Эта милость — стоять перед теми,
Для кого ты и род твой презренны,
Эта милость — ловить насмешки
И обмолвки, полные яда.
Мой сын не ходил голодным,
Мой сын не терпел побоев,
Но любви он не знал. Не знал!
Чем связать это дикое сердце,
Чем смирить свирепую душу?
Не одним только строгим словом,
Нет, — должна быть любовь! Иначе
Все напрасно. Я — Мать Чудовищ,
Я люблю их такими, как есть,
Невзирая на все недостатки.
Мой сын был не глуп, он чуял
Запах страха и вздох облегченья,
Все, что скрыто за лживой улыбкой, —
Но ни в ком не чуял любви,
Разве только самую малость —
В сердце Тюра, но старый воин
Никогда не заменит мать,
Никогда не поймет ребенка.
Он для них был всего лишь долгом,
Неприятной и трудной ношей,
Тем, что надо исполнить во измененье вирда.
О если б я только могла, я бы вырвалась прочь из сердца
Чтобы утешить сына, пленника в стане врага,
Пташкой впорхнуть в его руки, забывшие ласку.
Но мне оставалось лишь плакать, а ему — все так же угрюмо
Мерить шагами клетку, тесневшую год от года.

Когда, наконец, он бежал, после всего что было, —
Чего они ожидали? Глупцы! Как будто неясно,
Что вирд его от начала качался на лезвии бритвы,
Они же его столкнули туда, где нет места любви,
И решили его судьбу. Хотели одним ударом
Изменить нежеланный Вирд — но сами его воплотили.
Отвратить этот рок могла бы лишь я одна,
Но они мне связали руки, и я осталась бессильна.
Сын за сына, сказала я, накрепко стиснув зубы,
И набралась терпенья: месть моя тлела годами.

Когда он пришел ко мне, ростом уже с мужчину,
Косматым и тощим, с глазами, сверкавшими, словно угли,
И встал в дверях, как мертвец, вернувшийся к жизни,
Я раскрыла ему объятья. Быть может, еще оставалась
Возможность все изменить, последняя щель, лазейка
В тугой паутине рока, беспощадно его оплетшей.
И если лазейка осталась, он мог бы ее найти
В моей материнской любви. И был единственный способ
Эту любовь доказать такому, как он, — тому,
Кто стоял на иззубренной грани меж отроком и мужчиной,
И был, как никто, одинок. Я сделала все, что могла.
Я раскрыла ему свое тело, что когда-то его породило, —
И пусть говорят что угодно. Я не жалею.
Я выбрала это сама. Но когда он поднялся с ложа,
Я поняла, что шанс, если был, то давно упущен,
И его уже не спасти: он взыскан своей судьбой.
Я знала, что надо делать: Беги, сынок, — я сказала. —
Если ты жаждешь крови, то возвращайся в Асгард
И уничтожь их всех, кто сделал тебя таким.

Конечно, он не сумел. Он был еще слишком молод,
Он не вошел еще в силу и не мог собою владеть.
А мне оставалось стоять и смотреть, как это случилось,
И ничего не сделать, когда его заковали:
Теперь-то что было толку? Я его подвела —
И подвела весь мир. Молча с его отцом
Сидели мы у огня, не касаясь друг друга,
Друг на друга не глядя, но чувствуя каждый удар,
Когда затянулись вновь оковы на теле сына.
Мой сын, мой волчонок, стал жертвой во имя всего,
Что кажется очень важным, если вслух перечислить.

И вот он лежит один, и все его ненавидят,
И никто не вспомнит о том, как его превратили в зверя.
Он лежит в темноте, этот внутренний демон их страхов,
И теперь они могут забыть о своей вине:
Два кровавых потока текут и текут, омывая
Их руки от грязи. Они на него возложили все бремя
Чудовищной жажды своей, затаенного гнева, — и он
Эту ношу охотно несет: ведь тому-то его и учили.

Я знаю, каков он, мой сын.
Я не тешу себя миражами: я знаю, чего он желает,
И что у него на душе, на какое безумье и ужас
Обречен он судьбою. Но я его все же люблю
Материнской любовью: ведь я, как-никак, Мать Чудовищ,
Я люблю их такими есть, невзирая на все их изъяны
И все их потери, — люблю до тех пор, пока души их так же сильны,
Как любовь в моем сердце. И если мой сын обречен
Одиноко идти во тьму,
Я его больше не брошу.

Raven Kaldera (c)
Перевод: Анна Блейз (с)

Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.