Эддические созвездия

Автор: Джеймс Ожье (c)
Перевод: Анна Блейз (с)

Этноастрономия, или наука о космологических и космогонических представлениях народов древности, возникла сравнительно недавно, но уже успела пролить свет на многие загадки древних культур, в особенности египетской и майянской. Однако в применении к средневековой Скандинавии эта наука сталкивается со значительно более серьезными препятствиями, чем в отношении к двум вышеупомянутым цивилизациям. Для начала, викинги не строили ни пирамид, ни каменных храмов, ни сооружений наподобие Стоунхенджа; да и в целом относительно неповрежденных объектов материальной культуры от них сохранилось меньше, чем от обитателей Древнего Египта или стран Латинской Америки. Какая-нибудь древняя обсерватория на горе Эсья или хотя бы каменный круг на вершине Химмельберга^[1] изрядно облегчили бы поиски ответа на вопрос о том, интересовались ли скандинавы дохристианского периода астрономией и если да, то в какой степени. Но, увы, ничего подобного в нашем распоряжении не имеется, а прочие археологические данные в этой области отрывочны и скудны. Этноастрономы прекрасно отдают себе отчет в гипотетическом характере своих умозаключений, и вопрос о том, насколько «объективными» и «строгими» могут считаться данные этой науки, остается спорным. Поэтому трудно избавиться от опасения, что все наши рассуждения на тему астрономии викингов малообоснованны и не имеют особой практической ценности.

И все же носители культуры, освоившей навигацию в водах Северной Атлантики, несомненно должны были опираться на астрономические данные, несмотря на все особенности скандинавского климата. Циннер^[2] отмечает, что «…климат на территориях изначального расселения германских народов <…> едва ли существенно отличался от нынешнего. Сильная облачность и частые осадки не позволяли вести регулярные наблюдения за звездным небом и небесными телами, за исключением такого яркого и заметного, как луна. Таким образом, в отношении астрономических наблюдений германские народы находились в гораздо менее выгодном положении, чем представители всех прочих известных нам культур, не считая китайской». Возможно, с метеорологической точки зрения, это утверждение справедливо, однако автор его упускает из виду то обстоятельство, что для выявления планет, не говоря уже о созвездиях, вовсе не требуются регулярные наблюдения из ночи в ночь. Безусловно, климатический фактор отчасти отвечает на вопрос, почему древние майя разработали таблицы движения Венеры, а викинги — по всей вероятности, нет; но все же северный климат не настолько мешает астрономическим наблюдениям, чтобы невозможно было сгруппировать звезды в хорошо узнаваемые созвездия, поддающиеся описанию в целях культурной передачи. А созвездия не только исполняют педагогическую функцию, облегчая обучение астрономии и, как следствие, навигации, но и дают богатую пищу для катастеризма, то есть перенесения мифологических образов на небесные объекты.

Если я прав в своем предположении о том, что мифология древних скандинавских культур формировалась с опорой на астрономию, то свидетельства этому должны обнаружиться в космографических материалах, содержащихся непосредственно в дошедших до нас мифах. До сих пор почти все исследователи, за несколькими исключениями, обходили этот вопрос стороной. За весь период от гипотезы Софуса Бугге^[3] о том, что образ белки Рататоск (разжигающей, согласно «Речам Гримнира», вражду между обитателями вершины и корней мирового древа) восходит к случайному наблюдению неизвестного средневекового поэта за белкой, снующей вверх-вниз по какому-нибудь каменному памятнику наподобие Госфортского креста^[4], до рассуждений Пиппинга^[5] о том, почему Иггдрасиль (как образ ячеистого Млечного Пути) в действительности должен был ассоциироваться не с ясенем, а с тисом, и до робкого, не вполне уверенного отождествления Бифрёста с Млечным Путем в трудах де Фриза^[6], попытки соотнести те или иные структуры, о которых в эддических текстах прямо сказано, что они располагаются на небесах, с реально наблюдаемыми небесными объектами предпринимались редко и спорадически. И даже к тем немногочисленным работам, в которых все же уделялось внимание этому вопросу, следует подходить с осторожностью. Одна из этих работ, «Германская астрономия» Ройтера^[7], опубликованная в Мюнхене в 1934 году, как и следовало ожидать, не свободна от нацистской пропаганды, а другая, более поздняя и более содержательная, — «Звездные мифы викингов» Бьёрна Йонссона^[8], — слишком часто жертвует научной точностью в угоду творческим интерпретациям. Однако из обеих этих книг все же можно почерпнуть немало ценных сведений, и в дальнейшем я неоднократно буду на них ссылаться.

Бьёрн в своей работе особо подчеркивает методологическую проблему, общую для всех областей этноастрономии, а именно — ненадежность прямого отождествления мифологических персонажей с небесными явлениями. Такие индивидуальные гипотезы, как, например, предложенное тем же Бьёрном отождествление Кассиопеи с четырьмя оленями, пасущимися на ветвях Иггдрасиля, сами по себе ничуть не более осмысленны, чем попытки Вальтера Хансена^[9] перенести мифологическую топографию Эдд на карту Исландии, если только их не удается обоснованно и систематически соотнести с другими данными источников.

(Что касается источников, то в этом кратком исследовании я ограничиваюсь в основном текстами «Старшей Эдды», не углубляясь ни в «Младшую Эдду», ни в саги.)

Итак, зададимся вопросом: на каком основании я предполагаю, что в эддических песнях встречаются отсылки к некоему систематическому описанию звездного неба? Прежде чем перейти собственно к скандинавским данным, обратимся для примера к совершенно иной культурной традиции, чтобы показать, какого рода свидетельства вообще следует принимать в расчет при анализе подобных вопросов. С 1993 года, когда увидела свет работа Линды Шеле «Космос майя», майянисты в большинстве своем признают правомерность отождествления мирового древа майя с Млечным Путем. Не стану перечислять здесь все аргументы в пользу этого отождествления, чтобы не отклоняться от нашей основной темы, но отмечу, что определяющую роль здесь играют изображения птицы Вукуб-Какиш («Семь больших попугаев») на вершине древа и скорпиона — у его подножия. Подобно шумерам, а вслед за ними и народам античной и средневековой Европы, носители доколумбовых культур Латинской Америки усматривали именно скорпиона в очертаниях одноименного созвездия, но Ковш Большой Медведицы представляли в образе птицы. Соответственно, Шеле истолковала это изображение как сцену, в которой один из героев-близнецов выстрелом сбивает Большую Медведицу (Попугая) с мирового древа: в тропических странах Большая Медведица на некоторую часть года скрывается под горизонтом.

Чтобы применить аналогичный метод к небу северных стран, прежде всего следует задаться вопросом, какие образы усматривали средневековые скандинавы в созвездиях и насколько эти образы схожи с теми, которые дошли до наших дней от классической древности. Во-первых, как наследники общеиндоевропейской культурной традиции скандинавы подразделяли зодиак на 12 частей (косвенное свидетельство чему находится в «Речах Вафтруднира»^[10]), ассоциировали Венеру (Friggjarstjarna) с богиней любви и видели в очертаниях созвездия Ориона мужскую фигуру (а не, к примеру, черепаху, как майя). Во-вторых, население Скандинавии, как известно, поддерживало с жителями других стран Европы торговые и родственные связи, обеспечивавшие культурный обмен. Но как скандинавская мифология отличается от мифологических систем других индоевропейских групп, так и астрономическая терминология скандинавов обладала местной спецификой. Поэтому не удивительно, например, что созвездие Скорпиона ассоциировалось не с одноименным членистоногим, в северных широтах не встречающимся, а со змеем Нидхёггом, обитающим под корнями мирового древа. И, наконец, как со всей настойчивостью подчеркивает Дюбуа^[11], не следует упускать из виду влияния финской, саамской и околополярных шаманистических культур, в каждой из которых сложилась своя версия мифа о мировом древе; этот миф в различных своих вариантах распространен по всей Евразии и подробно отражен в материалах по этнографии Сибири.

Но перейдем от общего контекста к данным литературных источников.

В знаменитом отрывке из «Германии» Тацита утверждается, что германские народы поклонялись Меркурию, Марсу и Геркулесу^[12]. Обычно это заявление трактуют как interpretatio romana — отождествление чужеземных богов с римскими на основе общности функций и свойств. Вопрос о том, кто был отождествлен с Геркулесом, — Тор или Фрейр, — остается открытым; и в том, и в другом случае ассоциация кажется слишком натянутой. Памятуя о позднеантичном соотнесении Mercurii dies с Wodansdæg, а Martis dies – с Tiwsdæg^[13], я не только соглашаюсь с тем, что Меркурий эквивалентен Одину, а Марс — Тиу, но и иду еще на шаг дальше, интерпретируя утверждение Тацита буквально: германские народы, по моему мнению, поклонялись планетам Меркурий и Марс и созвездию Геркулеса. В наше время многие склонны отделять мифологических персонажей от их небесных тезок и подыскивать им иные параллели — например, социологические, как Дюмезиль, или психологические, как Юнг и Кэмпбелл. Но не будем забывать о том, что культ звезд — необходимая предпосылка катастеризма — распространен в доцивилизованных обществах повсеместно и занимает важное место в характерных для тех же обществ шаманских ритуалах. С моей точки зрения, мифы (как, например, об Одине — быстроногом «страннике», появляющемся, когда его не ждут, непредсказуемом и склонном впадать в свирепое буйство) не предшествуют астрономическим наблюдениям, а возникают уже на их основе (Меркурий движется быстро и, на первый взгляд, непредсказуемо, часто и резко меняя направление движения на попятное). Если принять эту интерпретацию, то можно сделать еще один шаг и истолковать заявление Тацита как pars pro totum^[14], предположив, что в действительности германские народы поклонялись не только Меркурию, Марсу и Геркулесу, а планетам и созвездиям вообще. Тацит далее упоминает о другом племени, почитавшем Кастора и Поллукса^[15] (подразумевается, по-видимому, созвездие Близнецов в целом, а не только две ярчайшие его звезды); и он же сообщает о принятом у германцев обычае собираться для решения важных общественных вопросов в дни новолуний и полнолуний^[16].

Поскольку источники, которыми пользовался Тацит, и мотивы, которыми он руководствовался, по сей день остаются предметом дискуссий, я отдаю себе отчет, что отнестись к вышесказанному без скептицизма довольно сложно; однако мы вправе принять эти данные хотя бы за свидетельства того, что германцы так или иначе интересовались астрономией. А теперь, дабы заложить более прочную основу для дальнейших исследований в этом направлении, рассмотрим еще два примера, основанные по большей части на «Речах Гримнира».

Во-первых, обратимся к описанию мирового древа Иггдрасиля. Согласно «Старшей Эдде», мировое древо имеет три корня, каждый из которых служит опорой одному из трех миров. На вершине древа восседает орел, а между глаз орла — ястреб; у основания древа свернулся кольцами змей, подгрызающий его корни; вверх-вниз по стволу снует белка, сеющая раздоры между змеем и птицами; и, наконец, на ветвях мирового древа пасутся четыре оленя. До нас дошло лишь одно старинное изображение Иггдрасиля; оно содержится в исландском манускрипте XVII века (AM 738) и включает в себя все вышеперечисленные черты. Если сравнить это изображение с картой Млечного Пути, обнаружится ряд интересных параллелей. Во-первых, нижний участок околоэклиптической области Млечного Пути занимает созвездие Скорпиона, что в точности соответствует положению Нидхёгга на иллюстрации с мировым древом. В месте, аналогичном тому, где по стволу карабкается вверх белка Рататоск, Млечный Путь изгибается к западу, и в его очертаниях — при наличии некоторой фантазии — можно усмотреть образ белки с поднятым хвостом и запрокинутой головой.

Несколько сложнее обстоит дело с четырьмя оленями, пасущимися на ветвях древа; здесь возможны две различные интерпретации. В «Речах Гримнира» (33) говорится, что эти олени гложут побеги Иггдрасиля снизу, запрокинув головы (gaghálsir), — в точности так, как изображено на иллюстрации. Имена этих оленей — Даин (Dáinn, «покойник»), Двалин (Dvalinn, «бездельник»), Дунейр (Dúneyrr, «вислоухий») и Дуратрор (Dýraþrór, «прирост оленей») — вызывают ассоциации с четырьмя фазами луны. Несмотря на то, что первые два из этих имен фигурируют также в «каталоге карлов» из «Прорицания вёльвы», в данном контексте — как имена оленей — они несомненно указывают на некие небесные явления и тесно связаны с четырьмя сторонами света. Многие народы усматривают в лунных пятнах очертания того или иного четвероногого животного; например, китайцы видят в них не «лунного человека», как современные европейцы, а зайца, стоящего на задних лапах. (Кстати, одна моя коллега из Мексики утверждает, что ее с детства приучили видеть на луне даже не просто зайца, а зайца, несущего в передних лапах тарелку лепешек.) В свете этого вполне резонно предположить, что в Скандинавии узор лунных пятен могли интерпретировать как оленя с запрокинутой головой, щиплющего побеги мирового древа, и что со сменой четырех лунных фаз этот олень превращался из «покойного» в «растущего», затем — в «бездельничающего» (т.е., остановившегося в росте) и, наконец, в «вислоухого». Однако возможен и другой вариант: не исключено, что различные отростки Млечного Пути напоминали древним наблюдателям оленьи рога. В этом случае олени оказываются такой же неотъемлемой частью самого древа, как и белка. Обе эти возможные интерпретации — лунная и звездная — кажутся мне более правдоподобными, чем предложенное Бьёрном отождествление оленей со звездами Кассиопеи.

Наконец, две птицы, восседающие на вершине древа, составляют еще более сложную проблему. Гипотеза Бьёрна о тождестве орла с одноименным созвездием, а ястреба Ведрфёльнира — со звездой Альтаир содержит немало изъянов, и главный из них — в том, что созвездие Орла расположено слишком далеко от «вершины древа». Если в основании древа находятся Скорпион и Стрелец, то вершину его следует искать либо на расстоянии 180° от этих созвездий, то есть в области Тельца и Близнецов, либо в окрестностях Полярной звезды, где естественными кандидатами на роль птиц оказываются Ковши двух Медведиц. Впрочем, Близнецы представляются более вероятной кандидатурой, особенно в свете сообщения Тацита о том, что по меньшей мере одно из германских племен почитало это созвездие как божественных братьев (по имени «Алки»).

Но даже если все эти гипотезы соответствуют действительности, не следует сводить все разнообразие возможных региональных вариаций к единственному толкованию. Слово «Иггдрасиль» означает «конь Одина», а в иконографии нашлемных украшений Один, скачущий верхом на своем восьминогом жеребце Слейпнире, нередко изображается с двумя птицами над головой (я с немалым трудом опознал в них воронов) и со змеей под копытами скакуна. Этот класс изображений не противоречит гипотезе о мировом древе как образе Млечного Пути, а, напротив, лишь подкрепляет ее, лишний раз подчеркивая известную связь между Одиновым конем и именем мирового древа. Более того, в «Речах Многомудрого» приводится еще одно название этого же древа — Мимамейд (Mímameiðr), и утверждается, что на вершине его восседает не орел, а петух Видофнир (Viðofnir). Из этого можно сделать вывод, что образы, запечатленные в эддических песнях, не были приведены к единому стандарту: скорее, каждый сказитель выбирал их по своему усмотрению из некой группы взаимозаменяемых элементов, в рамках которой и древо, и конь ассоциировались с птицей того или иного рода. О том, что сама концепция мирового древа не является уникальной для скандинавской традиции, а исходит из общегерманских источников, свидетельствует также рассказ Адама Бременского об Ирминсуле — культовом объекте древних саксонцев, священном деревянном столбе, который мыслился как «опора всего сущего». К культу Ирминсуля восходит, в частности, и европейская традиция воздвижения Майского шеста, сохранявшаяся на протяжении многих веков. Подводя итоги, можно предположить, что для древних скандинавов Млечный Путь был образом древа, поддерживающего все миры, образом axis mundi и, в то же время, конем верховного божества. Снизу ему угрожал смертоносный змей (созвездие Скорпиона, через которое Меркурий/Один регулярно проходит в своем видимом движении по небу); вокруг располагались другие животные, тоже причинявшие те или иные неудобства; а вверху помещалась птица или пара птиц (вероятно, созвездие Близнецов, через которое Меркурий тоже регулярно проходит на своем пути).

Полагаю, что правомочность этих интерпретаций сможет подтвердить еще один пример. В «Речах Гримнира» приводится следующее описание Вальхаллы:

…vargr hangir
fyr vestan dyrr
ok drúpir örn yfir.

…волк там на запад
от двери висит,
парит орел сверху^[17].

Бьёрн отождествляет дверь Вальхаллы с созвездием Змееносца, которое и впрямь похоже по форме на дверь. Однако, что еще важнее, непосредственно к западу от Змееносца «висит» созвездие Стрельца (отождествлявшееся, по моему предположению, с волком Фенриром), а сверху над Змееносцем «парит» созвездие Орла (и в данном случае звездный Орел действительно тождествен одноименной птице). Кроме того, согласно последующим строфам, в Вальхалле — 540 дверей, и из каждой двери в день Рагнарёка выйдут на последнюю битву 800 воинов^[18]. Ройтер выявляет определенную связь между этими числами. Во-первых, 540 = 27 х 20, где 27 — это количество суток в сидерическом лунном месяце, то есть промежутке времени, за который Луна возвращается в исходную точку зодиакального круга (в отличие от него, синодический месяц — от новолуния до новолуния — состоит из 29,5 суток), а 20 — стандартные «два десятка», использовавшиеся у многих народов как основа для счета. А во-вторых, как отмечает не только Ройтер, но и Сантильяна, 540 х 800 = 432 000, количество лет, из которых состоит так называемый «вавилонский великий год», то есть промежуток времени, за который все видимые планеты возвращаются на свои исходные положения в зодиаке. Сантильяна также утверждает, что «Ригведа» вовсе не случайно состоит в точности из такого же количества слогов. И действительно, 432 000 — число отнюдь не произвольное. Оно было известно астрономам с глубокой древности, и тот факт знакомства с ним служит достаточно веским доказательством того, что сочинители эддических песен были знакомы и с астрономической наукой в целом, а сама «Эдда» имеет прямое отношение к древней астрономической традиции.

Еще раз обратившись к предложенному Бьёрном отождествлению Змееносца с дверью Вальхаллы, мы сможем локализовать на звездном небе и козу Хейдрун, о которой в «Речах Гримнира» говорится, что она щиплет листву древа, стоя на крыше Одинова чертога^[19]. Это не что иное, как созвездие Козерога, расположенное в точности напротив Змееносца по другую сторону от Млечного Пути и как будто касающееся его «мордой». Подозреваю, что где-то поблизости притаился и олень Эйктюрнир^[20] — либо как еще одна из ипостасей луны, либо в образе созвездия Андромеды.

Даже если этими немногочисленными примерами я не столько убедил вас в своей правоте, сколько уговорил хотя бы задуматься о возможности подобной интерпретации, я все-таки надеюсь, что методы этноастрономии рано или поздно позволят выявить в скандинавских литературных источниках достаточно связную систему астрономической образности. Немало вспомогательных материалов обнаруживается в «Младшей Эдде» и сагах о древних временах, а также, хотя и в меньшей степени, в «Круге земном» Снорри Стурлусона. Чтобы решить стоящую перед нами задачу, следует научиться рассматривать мифологические образы, подобные Иггдрасилю, в системной связи с наблюдаемыми астрономическими явлениями. И даже если нам так и не удастся понять, с чем на самом деле отождествлялись четверо оленей, пасущихся на ветвях мирового древа, — с фазами Луны, отрогами Млечного Пути или созвездием Кассиопеи, — сама возможность сузить круг возможных интерпретаций и представить различные мифологические элементы как части единого комплекса уже может считаться шагом вперед на нелегком пути наших исследований.

James Ogier (c)
Перевод: Анна Блейз (с)

Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.