Автор: Эбби Хеласдоттир (c)
Перевод: Анна Блейз (с)
В традиционной западной магии выделялось четыре «гумора», или темперамента, соответствующих четырем стихиям и четырем планетам: сангвинический темперамент — Воздуху и Юпитеру, холерический — Огню и Марсу, флегматический — Воде и Луне, а меланхолический — Земле и Сатурну. Сангвиники считались деятельными, успешными и общительными, холерики — раздражительными и агрессивными, флегматики — спокойными, но склонными к апатии, а меланхолики по традиции рассматривались как грустные, бедные и неудачливые люди, поскольку они попадали в сферу влияния Сатурна.
Тем не менее, находились такие поэты, художники и оккультисты, которые понимали и принимали черный юмор, типичный для меланхолического склада характера. Благодаря им меланхолию удалось переосмыслить как признак великих философов, пророков, художников и героев. Процесс переоценки начался с псевдо-Аристотелевского трактата «Физические проблемы» и был подхвачен неоплатониками эпохи Возрождения. Опираясь на подробные медицинские обоснования, неизвестный автор «Физических проблем» заявляет, что героическое неистовство, безумие, или furor, которое Платон называл источником всякого вдохновения, в сочетании с черной желчью меланхолического темперамента порождает великих людей. Такие люди, герои-меланхолики, наподобие Платона и Геракла, Эмпедокла и Гамлета, с древних времен известны в истории и художественной литературе, а образ печального поэта давно превратился в настоящий стереотип. Меланхолические герои встречаются даже в современной мифологии: таков, к примеру, Бэтмен, от начала и до конца руководствующийся в своих поступках духом меланхолии.
Достоинства меланхолии восхваляли философы-герметисты эпохи Возрождения. Знаток астральной магии Марсилио Фичино в своем трактате «О тройственной жизни» советовал ученикам-меланхоликам, пребывающим под влиянием Сатурна, не сопротивляться природной склонности к погружению в учебу, но лишь смягчать ее влияниями Юпитера и Венеры. Генрих Корнелий Агриппа, автор знаменитого трактата «Оккультная философия», утверждал: «Воспламенившись и воссияв, меланхолический гумор (hunor melancholicus) порождает то неистовство (furor), которое ведет нас к мудрости и откровениям, особенно если сочетается с подобающими небесными влияниями — прежде всего, исходящими от Сатурна <…> Поэтому Аристотель пишет в своих “Проблемах”, что посредством меланхолии некоторые люди становились вещими созданиями и начинали прорицать, подобно сивиллам <…> прочие же становились поэтами <…> и далее он утверждает, что все, кто отличился в какой-либо области знаний, были по большей части меланхоликами».
Далее Агриппа выделяет три стадии и разновидности меланхолии, относящиеся, соответственно, к сферам воображения (imaginatio), рассудка (ratio) и разума (mens). Эти три стадии отражены в самой структуре его трактата, разделенного на три книги: первая книга относится к сфере стихий, вторая — к небесной, а третья — к сверхнебесной сфере. Когда меланхолия освобождает душу, последняя сосредоточивается в области воображения и начинает воспринимать советы и наставления от сущностей, которых Агриппа называет нижними демонами. Это означает, что на уровне imaginatio даже необученный человек может внезапно превратиться в великого художника или искусного ремесленника. На втором уровне душа, освобожденная меланхолией, сосредоточивается в области рассудка и становится обителью средних демонов. Здесь она воспринимает знания о природном и человеческом мирах, так что ее обладатель может стать философом или врачом. Наконец, когда душа сосредоточивается на уровне разума, человеку открываются великие мистические и духовные тайны.
Предложенная Агриппой классификация — подразделение меланхолии на три стадии, связанные с искусством, философией и духовностью соответственно, — оказала большое влияние на Альбрехта Дюрера, хотя тот был старше Агриппы на пятнадцать лет. Одно из самых знаменитых произведений этого художника — гравюра под названием «Меланхолия I», иллюстрирующая первую стадию меланхолии, связанную с воображением. Гравюра эта датируется 1514 годом, тогда как первое издание «Оккультной философии» Агриппы вышло в 1533-м. Остается предположить, что Дюрер прочел рукописную версию трактата, завершенную в 1510 году. На указанной гравюре Меланхолия в облике крылатого духа восседает в позе, характерной для тех, кто поражен ее проклятьем или удостоился ее даров: голова ее опирается на левую руку, взгляд —напряжен и сосредоточен, лик темен (facies nigra), как и подобает меланхоликам с присущим им избытком черной желчи. В правой руке Меланхолия держит циркуль. На полу у ее ног — плотницкие инструменты, кошель и спящая собака, а на заднем плане — многогранник и лестница. Следуя совету Фичино, Дюрер решил умерить меланхолию влияниями Юпитера и Венеры: за спиной сидящей фигуры располагается магический квадрат Юпитера, а по соседству с ним — весы, символизирующие зодиакальный знак Весов, обитель Венеры.
Таким образом, эта гравюра — образ богини Меланхолии. Она сидит не в традиционной позе меланхолического уныния, а в меланхолическом трансе, навеянном даймоном Сатурна. И внимание ее полностью сосредоточенно на внутренних переживаниях. Спящая и, судя по всему, изголодавшаяся собака олицетворяет глубину этого транса, заставляющего пренебречь всем мирским: меланхолия изображается как сладкий сон физических чувств. Меланхолия почти неподвижна; движется лишь одна ее правая рука, фиксирующая события, которые разворачиваются перед ее внутренним взором.
Итак, «Меланхолия I» изображает первую стадию меланхолии. Но как насчет ratio и mens? Эрвин Панофский в своей биографии Альбрехта Дюрера предположил, что к той же серии относится гравюра «Святой Иероним в келье», созданная в один год с «Меланхолией I»; и действительно, Дюрер впоследствии дарил своим друзьям оттиски двух этих гравюр как парные и только в одном случае «Меланхолия I» была вручена отдельно, без второй гравюры. Если «Святой Иероним в келье» действительно составляет часть триптиха, посвященного стадиям меланхолии, то он должен изображать третью стадию. На этой гравюре святой, погруженный в свои занятия, сидит в келье, которую Панофский описывает как «безупречно выверенную с математической точки зрения <…> Неизгладимое впечатление порядка и надежности <…> может объясняться тем фактом, что местоположения предметов <…> жестко определены законами перспективы».
Третьей гравюры из этой серии Дюрер не создал, но, как предполагает Фрэнсис Йейтс, если бы таковая существовала, она могла бы походить на «Меланхолию» Маттиаса Герунга (1558). В центре этой картины помещается крылатая женская фигура, сидящая в меланхолической позе, а вокруг нее, на фоне обширного пейзажа, — сотни человеческих фигурок, занятых самыми разными видами деятельности. «Меланхолия» Герунга — вполне уместная аллегория стадии ratio: уединение философа и ученого на ней противопоставляется войне, охоте и повседневным развлечениям как занятиям несущественным и преходящим.
Не вызывает сомнений, что темноликая богиня меланхолии — это одна из ипостасей Хелы. Между переоценкой Сатурновой меланхолии в магических трактатах эпохи Возрождения и зарождением культа Хелы среди последователей Рёккатру в двадцатом столетии напрашивается явная параллель. С ортодоксальной точки зрения, Хела и ее слуги — Лежебока, Соня и Голод — имеют немало общего с меланхолическим темпераментом в его первоначальном понимании. Немаловажно также, что Меланхолия считалась дочерью Сатурна, поскольку Сатурн (помимо своей связи с Нидхёггом в космологии Рёккатру) в скандинавской астрологии ассоциируется с Локи, что становится особенно наглядным, если вспомнить его древнеанглийское имя — Saetere. Кроме того, под управлением Сатурна находится Нифльхейм.
Из среды континентальных магов и художников — Агриппы и Дюрера, Герунга и Фичино — культ черной богини Меланхолии перекочевал в елизаветинскую Англию и встретил там весьма радушный прием. Следы его можно обнаружить в произведениях Шекспира, Джона Спенсера, Джорджа Чапмена, а позднее и Джона Мильтона. В поэме Чапмена «Ночная тень», опубликованной в 1594 году, это тайное течение выходит на поверхность особенно наглядно. Поэма начинается с описания «сока (гумора) ночи»; ночь печалится и плачет, но всецело погружена в свои эзотерические штудии. Затем Чапмен противопоставляет глубокую духовную природу ночи эфемерной и прозаической природе дня.
В сущности, поэму Чапмена можно охарактеризовать как литературную иллюстрацию к гравюре Дюрера, наделенную такой же талисманической мощью, как и ее художественный прототип. Как «Меланхолия I» советует зрителю правильно использовать силу Меланхолии, так и Чапмен призывает всех, кто наделен независимым духом:
Вы все, кто обладает духом гордым
И разумом стремится к высям горним,
Со мной священной Ночи присягните
И помыслы от света отвратите…
…Лишь тот нетленно пишет, кто омочит
Свое перо священным соком ночи.
Описание Меланхолии у Чапмена перекликается с образами дюреровской гравюры и вновь напоминает о Хеле как меланхолической богине:
Черны сердца у тех, кто светел ликом,
Но у тебя, Владычицы великой,
Сияет сердце, хоть и черен лик,
И в том — искусства твоего родник.
На протяжении своей поэмы Чапмен исследует все три уровня меланхолии. Imaginatio уступает место ratio в середине первой части поэмы — «Гимна Ночи», а вторая часть, «Гимн Цинтии», полностью посвящена духовной стадии mens. Избегая иудео-христианской концепции божественного, Чапмен связывает духовный опыт с Цинтией-луной — одновременно и языческой богиней, и образом королевы Елизаветы. В этом отношении Чапмен вторит Эдмунду Спенсеру, изобразившему Елизавету как легендарную королеву фей; схожие ассоциации присутствуют и в шекспировском «Сне в летнюю ночь». В космологии «Ночной тени» лунная богиня, тождественная Королеве-Девственнице, — серебряный образ, сияющий на фоне черной ночи Сатурна, — олицетворяет кульминацию меланхолического переживания.
Во многих произведениях Шекспира воспроизводится та же атмосфера меланхолической ночи: действие «Сна в летнюю ночь» происходит в ночном мире эльфов и фей, залитом лунным светом; все персонажи «Макбета» окутаны тенью меланхолии, навеянной троицей ведьм, а в комедии «Много шума из ничего» звучит песня, обращенная к богине ночи:
Богиня ночи, о, прости
Убийц твоей невинной девы!
К ее могиле принести
Спешим мы скорбные напевы.
Ты, полночь, с нами здесь рыдай,
Наш стон и вздохи повторяй… [пер. Т. Щепкиной-Куперник].
В «Гамлете» искусство меланхолии достигает своих вершин. Действие этой трагедии начинается в полночь, на стенах Эльсинорского замка, где встреча с призраком пробуждает в Гамлете непреходящую меланхолию. На протяжении всей пьесы принц Датский снова и снова демонстрирует характерно меланхолический черный юмор, благодаря которому голос принца Датского возвышается до пророческого гласа, открывающего великие истины бытия. Ввиду нашего отождествления Меланхолии с Хелой не вызывает удивления, что образ Гамлета уходит корнями в универсальный миф, в скандинавской мифологии проявленный в сюжете о великане-рёкке Аурвандиле и его сыне Свипдаге/Амлете.
Намек на елизаветинский культ богини Меланхолии встречается еще в одной шекспировской комедии — «Бесплодные усилия любви». Бирон, один из приближенных Фердинанда, короля Наварры, влюбляется в смуглую, черноликую даму по имени Розалина (1). Благодаря ей Бирону удается расслышать космическую гармонию небес: «Она мудрее Сфинкса; мягче, слаще, / Чем сладостная лютня Аполлона. / Заговорит любовь — и боги хором / Баюкают созвучно небеса»; Бирон уподобляет свою возлюбленную самому солнцу, и сам король в ответ на его излияния восклицает: «Парадоксально! Черный цвет есть цвет / Темницы, преисподней, ночи темной» [пер. М. Кузмина, в оригинале: «The hue of dungeons and the school of night» — «Цвет темниц и школы ночи»].
Высказывалось предположение, что эта «школа ночи» представляла собой общество ученых и художников елизаветинской эпохи, увлекавшихся герметизмом (и в особенности тем его направлением, на основе которого впоследствии возникло движение розенкрейцеров) и сыгравших важную роль в создании культа королевы Елизаветы и в расширении границ ее империи. Самым известным из этих деятелей был доктор Джон Ди. Судя по всему, именно об этой Школе Ночи говорит Джордж Чапмен в письме, предваряющем его поэму, — о группе аристократов, посвятивших себя изучению наук, дабы вернуть им былую славу. Они обуты в сандалии Меркурия и подпоясаны «адамантовым мечом Сатурна». Вполне возможно, что центром этого кружка был Уолтер Рэли, не только сведущий в герметизме, но и написавший эпическую поэму, в которой Елизавета отождествляется с лунной богиней Цинтией. О том, что Рэли был человеком сатурнианского типа и поклонником луны, свидетельствует портрет, на котором он изображен в черно-белом одеянии — в серебряном дублете и черном плаще, украшенном серебряными лучами; в левом верхнем углу портрета сияет лунный диск. Сатурнианский черный в сочетании с серебристо-белым лунным были и официальными цветами самой Елизаветы.
Когда на смену Елизавете, последней из Тюдоров, пришел король Яков из династии Стюартов, век возрождения искусств и наук сменился темной эпохой охоты на ведьм и многие деятели Школы Ночи впали в немилость. Но, судя по всему, эзотерический культ Меланхолии втайне продолжал свое существование, и впоследствии к этому же источнику припал Джон Мильтон.
В своей поэме «Il Penseroso» («Задумчивый») Мильтон вторит литературному и художественному описанию Меланхолии у Агриппы и Дюрера. Меланхолия и у него черна лицом, но свята и светла по своей истинной сути, слишком яркой для смертного взора. Вдохновляясь Меланхолией, герой поэмы обретает чудесные видения и вершит удивительные деяния:
И дух Платона возвращаю
В наш мир с заоблачных высот,
Где он с бессмертными живет,
Иль тщусь, идя за Трисмегистом
Путем познания тернистым,
Заставить слушаться меня
Тех демонов воды, огня,
Земли и воздуха, чья сила
Стихии движет и светила [пер. Ю. Корнеева].
Следуя классификации Агриппы, Мильтон выражает надежду достичь ее высшей, духовной стадии хотя бы под старость лет: «И в старости сложу, даст бог / Хоть несколько высоких строк…»
Сведения о темной богине Меланхолии Мильтон мог почерпнуть из самых разных источников. Если он был знаком с трудами алхимика и розенкрейцера Роберта Фладда, то наверняка читал и Агриппу, труды которого послужили для Фладда одним из основных источников вдохновения. Но с таким же успехом Мильтон мог опираться и на поэзию Чапмена и, в меньшей степени, на пьесы Шекспира. Последняя версия представляется более вероятной, так как Мильтон — несмотря на свою непоколебимую республиканскую позицию — подает образ Меланхолии в ключе, типичном для елизаветинской эпохи и культа Королевы-Девственницы. Впрочем, и переклички с последователями ренессансной Школы Ночи тоже очевидны: Мильтон вписывает свою революционную философию (включавшую в себя, в частности, положение о праве на развод) в контекст магических традиций эпохи Возрождения. Когда на континенте эти традиции ушли в подполье, пуританская Англия дала приют их последователям, как свидетельствует о том и публикация манифеста розенкрейцеров в английском переводе, и то обстоятельство, что честные парламентарии усвоили некоторые элементы философии Джона Ди. «…то считать лишь можно красотою, / Что по ее училося глазам, / И свет лишь там, где сходен с чернотою» [Шекспир, «Бесплодные усилия любви», пер. М. Кузмина].
(1) Шекспир не случайно дает темной богине Меланхолии имя «Розалина». В европейской традиции роза — устойчивый символ богини и эквивалент индийского лотоса и ближневосточной лилии (впрочем, лилия тоже использовалась в Европе как символ богини). Кроме того, красная роза была эмблемой династии Тюдоров, а в сочетании с равноконечным крестом — основным символом розенкрейцеров, учение которых, по мнению Фрэнсис Йейтс, зародилось под непосредственным влиянием философии Джона Ди. Стоит также обратить внимание на сходство имен Розалины и святой Розалии. Эта сицилийская святая в шестнадцатилетнем возрасте ушла из дома и поселилась отшельницей в пещере, чтобы никто не отвлекал ее от единения с Богом. Отшельничество такого рода намекает на третью стадию меланхолии — духовную.
Abby Helasdottir (c)
Перевод: Анна Блейз (с)
Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная
