'Поездка Скирнира': пьеса и ее сюжет

Автор: Урсула Дронке (c)
Перевод: Анна Блейз (с)
Источник: The Poetic Edda. Volume II: Mythological Poems.
Ed. & tr., intro. & comm. by Ursula Dronke. Oxford: Clarendon Press, 1997

А. Вступительные и режиссерские ремарки

[Прозаический пролог:

Freyr, sonr Njarðar, hafði einn dag setzt í Hliðskjálf, ok sá um heima alla. Hann sá í Jötunheima ok sá þar mey fagra, þá er hon gekk frá skála föður síns til skemmu. Þar af fekk hann hugsóttir miklar. Skírnir hét skósveinn Freys. Njörðr bað hann kveðja Frey máls. Þá mælti Skaði…

Фрейр, сын Ньёрда, сидел однажды на престоле Хлидскьяльв и обозревал все миры. Он взглянул на Ётунхейм и увидел красивую девушку. Она в это время шла из дома своего отца в кладовую. Увидев эту девушку, Фрейр очень опечалился.

Скирниром звали слугу Фрейра. Ньёрд попросил его поговорить с Фрейром. Тогда Скади сказала…^[1]]

В прозаическом прологе изложена предыстория, с точки зрения сюжета избыточная. Нет нужды сообщать нам, что Фрейр сидел на престоле Хлидскьяльв и глядел на мир великанов: в строфе 6 он сам заявит, что видел окрестности дома Гюмира (Gymis görðum). Взгляд солнечного бога проникает везде: солнце ежедневно обходит все небо и еженощно проходит через подземный мир. Казалось бы, поэтический зачин, в котором родители Фрейра, встревоженные необычным поведением сына, посылают доверенного слугу выяснить причину его горя, проясняет происходящее в достаточной мере. Зачем же понадобился пролог, в котором Фрейр восседает на престоле Хлидскьяльв и замечает в мире великанов прекрасную Герд? На мой взгляд, это почти наверняка означает, что «Поездка Скирнира» предназначалась для театрализованного представления. А эпизод с родителями, отправляющими слугу с поручением, не так эффектен, как немая сцена, быстро нагнетающая напряжение: Фрейр украдкой подбирается к отцовскому престолу, садится и некоторое время молча сидит на нем, а затем изображает потрясение влюбленности с первого взгляда. Без сомнения, в этот момент на сцене должна была появляться и Герд — великолепная златовласая дева, возможно, со свечой в руке (обратите внимание, как тщательно выписывает эту сцену Снорри: дева поднимает руки, чтобы отпереть двери своего богатого дома, и сияние от ее рук разливается по всем мирам^[2]). После этого Фрейр, охваченный отчаянием, бредет прочь, в свои пустые палаты. По всей вероятности, он оставался сидеть на заднем  плане, всем своим видом демонстрируя уныние, пока на авансцене разворачивался стихотворный диалог из строф 1—3. Снорри добавляет здесь дидактическое замечание насчет того, что муки любви стали Фрейру наказанием за гордыню (mikillæti), побудившую его сесть на «священный» престол отца, но в эддической песни это нравоучение отсутствует. Не исключено, что вступительная пантомима (возможно, еще не включавшая «узурпацию» Хлидскьяльва как более поздний мифологический мотив) разыгрывалась в представлениях на этот сюжет еще до того, как была сочинена и записана сама песнь, но, так или иначе, автор «Поездки Скирнира» предпочел оставить ее без стихотворного сопровождения.

Два прозаических фрагмента, отмечающих смену сцен — после строф 10 и 39 — по содержанию дублируют стихотворный текст и исполняют функцию «режиссерских ремарок». Не следует полагать, будто это позднейшие вставки на месте утраченных строф.

B. Драматическая последовательность строф

Первые девять строф «Поездки Скирнира» следует признать самым утонченным из всех поэтических диалогов, встречающихся в древнескандинавской комедии. Юмор «Перебранки Локи» и «Песни о Харбарде» — это сатира или бурлеск; он основан не на естественно развивающейся беседе, а на резких контрастах, внезапных переменах темы и стремительном обмене репликами, в котором один участник словесного состязания пытается поскорее взять верх над другим. В основе же той разновидности юмора, которую мы встречаем в «Поездке Скирнира», лежит принцип убеждения: каждому персонажу приходится непрерывно изучать «соперника», чтобы доказать свою правоту и взять над ним верх.

1. Влюбленный Фрейр (строфы 1—9)

[Þá mælti Skaði:
1. «Rístu nú, Skírnir,
ok gakk skjótt at beiða
okkarn mála mög
ok þess at fregna,
hveim inn fróði sé
ofreiði afi.»

Тогда Скади сказала:
1. «Скирнир, вставай,
ты должен сейчас
у нашего сына
все разузнать —
чем так разгневан
муж многомудрый».]

Заботливые родители посылают Скирнира расспросить Фрейра о причинах его состояния. При этом они говорят о своем сыне в возвышенном тоне, употребляя архаические выражения, связанные с его священной природой оплодотворяющего и порождающего божества: fróði [«мудрый, знающий»], afi («прародитель», букв. «дед»). Создается впечатление, что они намеренно стараются поддержать достоинство своего приунывшего сына перед лицом слуги.

[Skírnir kvað:
2. «Illra orða
er mér ón at ykkrum syni,
ef ek geng at mæla við mög
ok þess at fregna,
hveim inn fróði sé
ofreiði afi.»

Скирнир сказал:
2. «Словом недобрым
Фрейр мне ответит,
коль стану пытаться
все разузнать,
чем так разгневан
муж многомудрый».]

Как мне представляется, слова Скирнира не предназначены для Фрейровых родителей. Он уже отвернулся от них и бормочет себе под нос, саркастически передразнивая их выспренние речи. Спрашивать напрямую, кто привел их сына в столь дурное расположение духа, он явно не намерен.

[3. «Segðu mér þat, Freyr,
folkvaldi goða,
ok ek vilja vita:
Hví þú einn sitr
endlanga sali,
minn dróttinn, um daga?»

Скирнир сказал:
3. «Фрейр, ответь мне,
владыка богов,
поведай, прошу я:
отчего дни за днями
один ты сидишь
в палате пустой?»]

Он избирает совершенно иной подход: вкрадчивый, робкий (ok ek vilja vita — «мне хотелось бы знать») и льстивый. Фрейр для него — не «наш мальчик» (okkarn mög), как в речи родителей из строфы 1, а божественный военачальник (folkvaldi goða) и полновластный господин (minn dróttinn — «мой владыка»), которому он, Скирнир, предан со всею любовью и верностью. Он хочет, чтобы его вопрос был воспринят как продиктованный кротким сочувствием, хотя и добавляет в свою реплику легкий упрек: отчего Фрейр избегает тех, кто его любит, целыми днями просиживая в одиночестве в этих необъятных и пустых палатах солнца?

[Freyr kvað:
4. «Hví um segjak þér,
seggr inn ungi,
mikinn móðtrega?
Því at álfröðull
lýsir um alla daga
ok þeygi at mínum munum.»

Фрейр сказал:
4. «Как я поведаю,
воин юный,
о тягостном горе?
Альвов светило
всем радость несет,
но не любви моей».]

Такое ласковое обращение вызывает у Фрейра настоящий приступ жалости к самому себе. Его ответ Скирниру полон «премногой скорби» (mikinn móðtrega) и, более того, Фрейр делает вид, что не желает отвечать Скирниру вовсе. Какой в этом смысл? Скирнир — всего лишь юнец, не способный уразуметь, что на душе у зрелого мужа (надо полагать, Фрейр вспомнил о своем достоинстве, услышав, как Скирнир называет его «военачальником», folkvaldi goða). Скорбь его столь тяжела, что убила в нем даже способность радоваться солнцу — в котором, между прочим, состоит самая суть его бытия, — ибо на место старого солнца пришло новое, иное. Фрейр намекает на это в словах о том, что «светило альвов» (álfröðull) теперь бесполезно: ведь оно не может утолить его «желаний», его «вожделений» (minom munom).

[Skírnir kvað:
5. «Muni þína
hykk-a ek svá mikla vera,
at þú mér, seggr, né segir,
því at ungir saman
várum í árdaga,
vel mættim tveir trúask.»

Скирнир сказал:
5. «Так ли любовь
твоя велика,
чтоб о ней не поведать?
Смолоду вместе
мы всюду с тобой
и верим друг другу».]

Очевидным образом, Скирнир улавливает этот намек, потому что отвечает теми же словами: «твои желания» (muni þína), в чем бы они ни заключались, наверняка не таковы, чтобы нельзя было поведать о них старому другу — то есть, ему, Скирниру, с которым Фрейр был дружен «с давних дней» (í árdaga).

[Freyr kvað:
6. «Í Gymis görðum
ek ganga sá
mér tíða mey;
armar lýstu,
en af þaðan
allt loft ok lögr.»

Фрейр сказал:
6. «Близ дома Гюмира
мне довелось
желанную видеть;
от рук ее свет
исходил, озаряя
свод неба и воды.]

Услышав напоминание о давней дружбе, Фрейр, наконец, решается открыть свое сердце — и делает это в совершенно простых и ясных словах. Сцена, о которой говорилось в прозаическом прологе, как будто снова встает у него перед глазами. В доме морского великана он увидел деву, от рук которой исходило сияние, озаряющее воды и небеса. Должно быть, она и впрямь показалась ему новым солнцем, шествующим по морю. Стоит отметить, что руки ее освещают не землю, а только небо и воды — приметы океанской стихии.

[7. «Mær er mér tíðari
en manna hveim
ungum í árdaga;
ása ok alfa
þat vill engi maðr
at vit sátt séim.»

7. Со страстью моей
в мире ничья
страсть не сравнится,
но согласья не жду
на счастье с нею
от альвов и асов».]

Фрейр пытается выразить всю глубину своего чувства к этой деве: любовь его сильнее всякой страсти, какую только мог питать «юный муж» (manna ungum) в те «давние дни» (í árdaga), когда мир еще был молод. Нетрудно вообразить себе Фрейра, с детских лет окруженного заботой и лаской родителей, не чающих в нем души. Верный и усердный слуга тоже всегда был под рукой, мгновенно исполняя любую его прихоть. Одним словом, перед глазами встает образ избалованного, изнеженного ребенка. Примечательно, что Фрейр — единственное скандинавское божество, в описании детства которого присутствуют некоторые «человеческие» штрихи. Например, у него, как у всякого ребенка, режутся зубки — и в честь первого зуба он, по традиции, получает подарок:

Alfheim Frey
gáfu í árdaga
tívar at tannféi.

Некогда Альвхейм
был Фрейром получен
от богов на зубок^[3].

Это предание в духе древних греков — о радостном детстве маленького солнечного божества, который приветствует мир смехом, едва появившись на свет^[4].

Когда Фрейр был еще ребенком, ему отдали в услужение мальчика, родившегося с ним в один день или в одну ночь, — как ярлу Хакону отдали в услужение Карка («“Við vorum fæddir á einni nótt”, segir jarl, “skammt mun og verða milli dauða okkars”» — «Мы родились в одну ночь, — говорит ярл. — Наверное и дни нашей смерти будут близки друг от друга»^[5]). Между судьбами Фрейра и Скирнира тоже есть подобная роковая связь (см. строфу 10). Быть может, Скирнир ходил «сватать» девушек Фрейру еще «в те давние дни», когда они оба были юнцами, — помогал ему в тех любовных приключениях, благодаря которым Фрейр прославился своей неизменной добротой по отношению к женщинам?^[6] 

…mey hann né grætir
né manns konu…

…не обижал он
дев или жен…^[7]

Так возможно ли, что Скирнир подразумевает именно это, напоминая Фрейру о днях юности? Если да, то он намекает, что может снова пригодиться своему господину и другу. И если слова Скирнира ungir saman / várum í árdaga («смолоду вместе / мы с тобою, с давних лет», строфа 5) напомнили Фрейру о его прошлых любовных похождениях, то, возможно, сейчас он оглядывается в прошлое на самого себя как на ungom í árdaga («юного мужа в давние годы») и осознаёт, что нынешняя его любовь сильнее всех увлечений юности? Тем более что теперь, во время, к которому относятся события песни, Фрейр уже далеко не юнец, а зрелый муж, þroskr (38/5), и пресловутые «давние дни» остались для него в прошлом.

Погруженный в тоску по своей amor de lonh^[8], Фрейр жалуется на равнодушие мира: никто из окружающих, будь то асы или альвы, даже пальцем не шевельнет, чтобы помочь ему добиться вожделенной девы. Однако мы знаем, что на деле он никого еще не просил о помощи (как явствует из начальных строф, до беседы со Скирниром Фрейр хранил свою любовь в тайне). С моей точки зрения, слова из строк 7/4—6 — это очередной капризный намек (ср. 4/4—6), призванный побудить Скирнира к участию.

Чтобы найти подход к дочери такого грозного великана, как Гюмир, несомненно, потребуется дипломатия; однако у Фрейра есть и еще одна, более конкретная причина опасаться того, что сватовство окажется непростым. Причина эта раскрывается ниже в тексте песни. Известно, что когда-то Фрейр сошелся в поединке с великаном по имени Бели и убил его («Прорицание вёльвы», 53/5). Что, если именно Бели приходился Герд братом (см. «Поездку Скирнира», 16/4—6)? Говоря о цели своих устремлений, Фрейр употребляет слово sátt, «примирение» (7/6)^[9]. Может быть, это всего лишь метафора, означающая прекращение «боевых действий» в «любовной войне». Так, ниже (19/4) согласие женщины подарить свою любовь мужчине названо «миром» (frið). Но увидев, как Скирнир спешивается перед ее домом, Герд выражает опасение, что это приехал убийца ее брата (16/4—6), а позже (37/4—6) заявляет, что и не помышляла когда-либо полюбить одного из ванов, — и все это ясно свидетельствует о том, что ее враждебность по отношению к Фрейру уходит корнями в кровную вражду. Пережиток какого-то более древнего мифа о Фрейре — образ bróðurbani («убийцы брата», 16/6), сватающегося к сестре убитого, — служит достаточным основанием для того, чтобы Герд мгновенно и гневно отвергла его любовь.

По мнению некоторых исследователей, в стихах 7/4—6 Фрейр подразумевает, что асы и альвы воспротивятся его союзу с дочерью великана, потому что великаны — их заклятые враги. Но эта гипотеза не находит подтверждений в тексте песни. Более того, строфы 33—34 свидетельствуют об обратном: проклиная Герд за отказ, Скирнир призывает на помощь одновременно и асов, и великанов.

Строфа 7 богата подтекстами, но с драматической точки зрения вполне проста: Фрейр нашел любовь всей своей жизни, трагически переживает невозможность завоевать возлюбленную и возлагает все свои надежды на Скирнира.

[Skírnir kvað:
8. «Mar gefðu mér þá
þann er mik um myrkvan beri
vísan vafrloga,
ok þat sverð,
er sjalft vegisk
við jötna ætt.»

Скирнир сказал:
8.  «Дай мне коня,
пусть со мною проскачет
сквозь полымя мрачное,
и меч, разящий
ётунов род
силой своею!»]

Скирнир без малейших колебаний отвечает согласием (в конце концов, он — альтер-эго самого Фрейра) и просит лишь снабдить его необходимыми орудиями: чтобы проникнуть в нижний мир, в страну великанов, и преодолеть все опасности, ему понадобятся солнечный конь и солнечный меч.

[Freyr kvað:
9. «Mar ek þér þann gef,
er þik um myrkvan berr
vísan vafrloga,
ok þat sverð,
er sjalft mun vegask
ef sá er horskr, er hefr.»

Фрейр сказал:
9. «Вот конь, возьми,
пусть с тобою проскачет
сквозь полымя мрачное,
и меч, разящий
ётунов род,
если мудрый им бьется».]

Фрейр предоставляет ему божественные орудия по первому требованию — с подлинно военной четкостью — и, как подобает «военачальнику богов» (folkvaldi goða, 3/2), напоминает своему эмиссару, чтобы тот не забывал пользоваться головой, не впадая в кураж от обладания волшебным мечом. Впоследствии этот совет Скирниру пригодится.

2. Поездка Скирнира (строфы 10—25)

[Skírnir mælti við hestinn:
10. «Myrkt er úti,
mál kveð ek okkr fara
úrig fjöll yfir,
þursa þjóð yfir;
báðir vit komumk,
eða okkr báða tekr
sá inn ámáttki jötunn.»

Скирнир сказал коню:
10. «Сумрак настал,нам ехать пора
по влажным нагорьям
к племени турсов;
доедем ли мы,
или нас одолеет
ётун могучий?»]

Выйдя за дверь и оставшись один на один с конем, Скирнир действует практично и споро — и смотрит на вещи фаталистически. Ему предстоит неприятная дорога, темная и холодная (úrig fjöll yfir, «по влажным нагорьям»); солнце вот-вот скроется, и наступит ночь. «Мы с тобой оба ввязались в трудное дело, — сообщает Скирнир коню. — Если могучий великан нападет на нас, мы погибнем оба». Вот уж и впрямь — слабое утешение! Мало того, солнце, закатившись за горизонт, не взойдет снова: Мало того, Гюмир, океан смерти, одолеет не только коня и всадника: он победит само солнце, и оно больше не взойдет снова (об этой мифологеме см. в части III).

[Skírnir reið í Jötunheima til Gymisgarða. Þar váru hundar ólmir ok bundnir fyrir skíðgarðs hliði, þess er um sal Gerðar var. Hann reið at þar, er féhirðir sat á haugi, og kvaddi hann…

Скирнир поскакал в Ётунхейм к жилищу Гюмира. Там были злые псы, привязанные у ворот ограды, окружавшей дом Герд. Он подъехал к пастуху, сидевшему на холме, и приветствовал его…]

В прозаической вставке сообщается, как Скирнир отправился в страну великанов к дому Гюмира. Увидев свирепых псов, привязанных у ворот, он подъехал к пастуху, сидевшему на могильном кургане (á haugi), по-видимому, неподалеку от дома, и приветствовал его. Эти факты почерпнуты из строф 10—12. Однако ни в прозе, ни в стихах не описывается могучий прыжок солнечного коня через vafrlogi («зыбкое пламя», 8/3, 9/3) и, надо полагать, заодно и через свирепых псов. Вместо того, чтобы сказать об этом прыжке прямо, как в эпизоде с Хермодом, верхом на Слейпнире перепрыгнувшем через ворота Хель («Видение Гюльви», 49), автор предваряет его рассказом об опасениях Скирнира, а затем описывает последствия прыжка: сотрясение земли и испуг Герд, услышавшей, как у дверей ее дома с грохотом ударили оземь конские копыта (строфы 14, 15). Возможно, эти «режиссерские ремарки» к поездке Скирнира — упоминание о псах и зыбком пламени — предназначались для зрителей, которые в этот момент должны были поддержать действие, топая ногами, подражая собачьему лаю и размахивая факелами.

[11. «Segðu þat, hirðir,
er þú á haugi sitr
ok varðar alla vega:
Hvé ek at andspilli
komumk ins unga mans
fyr greyjum Gymis?»

11. «Скажи мне, пастух, —
ты сидишь на холме,
стережешь все дороги, —
как бы мне слово
деве сказать?
В том псы мне помеха».]

В строфе 10 Скирнир выражал свои страхи по поводу смертельно опасного путешествия и возможной стычки с могучим великаном. Из строфы 11 явствует, что он, тем не менее, благополучно добрался þursa þjóð yfir («к племени турсов», 10/4) и только у самой цели ему попадается неожиданное препятствие — свирепые сторожевые псы Гюмира. Впрочем, в сюжет драмы псы вводятся не столько как препятствие (поскольку конь очевидным образом может через них перепрыгнуть), сколько как мотивирующий фактор для разговора с пастухом на могильном кургане и как один из элементов (наряду с самим курганом), создающих атмосферу преддверия загробного мира с его неизменными стражами-церберами. Итак, Скирнир подъезжает к пастуху и довольно бесцеремонно спрашивает, как ему пробраться в дом и поговорить с девой.

[Hirðir kvað:
12. «Hvárt ertu feigr,
eða ertu framgenginn?
— — —
Andspillis vanr
þú skalt æ vera
góðrar meyjar Gymis.»

Пастух сказал:
12. «К смерти ты близок
иль мертвым ты стал?
— — —
С дочерью Гюмира
речи вести
тебе не придется».]

Пастух потрясен его возмутительной фамильярностью и даже бестактностью и заявляет, что Скирниру нечего и мечтать о беседе с дочерью Гюмира; при этом он заменяет не слишком почтительное man («девица») из реплики Скирнира (11/5) на góð mær («добрая дева», 12/6). Этот пастух — один из универсальных «предупреждающих» персонажей, роль которых — дать герою совет поворачивать обратно, пока не поздно (ср. «Песнь о Хамдире», 22), и тем самым создать у слушателя или читателя представление о мере опасности, ожидающей впереди.

[Skírnir kvað:
13. «Kostir ro betri
heldr en at klökkva sé,
hveim er fúss er fara;
einu dægri
mér var aldr of skapaðr
of allt líf of lagit.»

Скирнир сказал:
13.  «Что толку скорбеть,
если сюда
путь я направил?
До часа последнего
век мой исчислен
и жребий измерен».]

Итак, Скирнир отринул оптимизм, но не утратил отваги. Рассудив, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, он направляет коня в прыжке eikinn fúr yfir («сквозь бурное пламя», 17/4—6) — прочь со сцены.

[Gerðr kvað:
14. «Hvat er þat hlym hlymja,
er ek heyri nú til
ossum rönnum í?
Jörð bifask,
en allir fyrir
skjalfa garðar Gymis.»

Герд сказала:
14. «Что там за шум
и грохот я слышу
в нашем жилище?
Земля затряслась,
и Гюмира дом
весь содрогается».]

На сцене появляется Герд. Она сидит в своих покоях — и вдруг восклицает в испуге, услышав, как затряслась земля под копытами Скирнирова коня.

[Ambátt kvað:
15. «Maðr er hér úti,
stiginn af mars baki,
jó lætr til jarðar taka.»
— — —

Служанка сказала:
15. «То воин приехал,
сошел он с коня
и пастись пустил его».
— — — ]

Служанка Герд выглядывает наружу и видит мужчину: тот сходит с коня и отпускает его пастись на траве у них перед домом. Служанка докладывает об этом своей госпоже. Очевидно, с ее точки зрения ни конь, ни всадник сами по себе ничем не примечательны; удивления достойно лишь то, что они вообще смогли сюда проникнуть. (Второй хельминг этой строфы, возможно, утрачен; см. комментарии).

[Gerðr kvað:
16. «Inn bið þú hann ganga
í okkarn sal
ok drekka inn mæra mjöð;
þó ek hitt óumk,
at hér úti sé
minn bróðurbani.

Герд сказала:
16. «Гостя проси
в палату войти
и меда отведать!
Хоть я и страшусь,
что это приехал
брата убийца.]

Руководствуясь обычной вежливостью, Герд велит служанке пригласить гостя в дом и предложить ему меду, но при этом — в сторону, шепотом, почти что про себя — высказывает подозрение, что нежданный гость может оказаться убийцей ее брата и тем, за кого судьба заставит ее выйти замуж. Герд далеко не глупа.

[17. Hvat er þat álfa
né ása sona
né víssa vana?
Hví þú einn of komt
eikinn fúr yfir
ór salkynni at séa?»

17. Ведь ты не из асов
и не из альвов,
не ванов ты сын?
Зачем ты промчался
сквозь бурное пламя
и к нам прискакал?»]

По-видимому, Скирнир входит в дом. Герд любезно (несмотря на свои подозрения) интересуется, какого он племени и зачем он приехал в страну великанов совершенно один (þú einn) и проник в ее дом, проскакав сквозь пламя.

[Skírnir kvað:
18. «Emk-at ek alfa
né ása sona
né víssa vana;
þó ek einn of komk
eikinn fúr yfir
yður salkynni at séa.»

Скирнир сказал:
18. «Я не из асов
и не из альвов,
не ванов я сын,
но я промчался
сквозь бурное пламя
и к вам прискакал.]

Скирнир отвергает все предположения о своей родословной («нет, я не из альвов, и не из асов, и не из ванов»), но подтверждает, что действительно промчался сквозь огонь, чтобы войти в дом Гюмира. Формальное повторение фраз из реплики Герд, к каждой из которых добавляется отрицание^[10], — это апотропеический прием: чтобы отвести от себя зло, Скирнир отказывается сообщать о себе что бы то ни было. По этой же причине Сигурд в «Речах Фафнира» (строфа 2) отказывается открывать умирающему Фафниру свое происхождение («…был я всю жизнь / сыном без матери; / нет и отца…») и подчеркивает, что действует в одиночку (geng ek einn saman, «всегда одинок я»)^[11]. Скирнир скрывает свою личность, чтобы Герд не прокляла его, — на тот случай, если ему все-таки придется ее принуждать. Но чтобы отвлечь собеседницу от этого обстоятельства, он поспешно переходит к делу.

[19. «Epli ellifu
hér hef ek algullin,
þau mun ek þér, Gerðr, gefa,
frið at kaupa,
at þú þér Frey kveðir
óleiðastan lifa.»

19. Одиннадцать яблок
со мной золотых,
тебе я отдам их,
если в обмен
ты Фрейра сочтешь
желаннее жизни».]

С ловкостью настоящего фокусника он извлекает откуда-то из карманов или складок своей одежды золотые яблоки бессмертия (если их и впрямь одиннадцать, то фокус и впрямь впечатляющий). Это не просто золотые безделушки, способные соблазнить юную деву, но предметы, полные сакральные смысла (ellifu — «одиннадцать», ellilifs — «врачующие старость»; см. комментарий), — при условии, что дева сможет его разглядеть. Если Герд примет яблоки и с ними — предложение Фрейра, она обретет вечность, доступную богам.

[Gerðr kvað:
20. «Epli ellifu
ek þigg aldregi
at mannskis munum,
né vit Freyr,
meðan okkart fjör lifir,
byggjum bæði saman.»

Герд сказала:
20. «Одиннадцать яблок
в обмен на любовь
никогда не возьму я:
Фрейр никогда
назваться не сможет
мужем моим».]

Герд отказывает ему наотрез. Она не замечает никакого «сакрального смысла», но видит лишь то, что ею пытаются манипулировать. Скирнир говорит с нею снисходительно и чуть ли не жеманно: frið at kaupa («в обмен на мир», «в обмен на примирение»), óleiðastan lifa («желаннее жизни»), — и у Герд это вызывает отвращение. Сколь бы долгая жизнь ни была ей обещана, она не желает разделить с Фрейром даже малую ее часть.

[Skírnir kvað:
21. «Baug ek þér þá gef,
þann er brenndr var
með ungum Óðins syni;
átta eru jafnhöfðir,
er af drjúpa
ina níundu hverja nótt.»

Скирнир сказал:
21. «Кольцо тебе дам,
что на костре
Бальдра сгорело!
Восемь колец
в девятую ночь
из него возникают».]

Без единого комментария (если только не считать за таковой слово þá, «тебе» в строке 21/1, в котором может отражаться терпеливая настойчивость) по поводу ее отказа Скирнир предлагает волшебное кольцо обновления жизни, которое Один положил на погребальный костер своего сына, — кольцо, вечно воспроизводящее само себя и продлевающее круговорот жизни в мире. Оно было сожжено вместе с Бальдром, но сгоревшее золото возродилось вновь — как в свое время возродилась сожженная Гулльвейг и как некогда возродится сам Бальдр («Прорицание вёльвы», 22, 59). Выйдя замуж за Фрейра и завладев этим кольцом, Герд получит в свое распоряжение источник бессмертной жизненной силы.

[Gerðr kvað:
22. «Baug ek þikk-a-k,
þótt brenndr séi
með ungum Óðins syni;
er-a mér gulls vant
í görðum Gymis,
at deila fé föður.»

Герд сказала:
22. «Кольца не возьму,
что на костре
Бальдра сгорело!
Вдоволь добра
у Гюмира в доме,
отцовых сокровищ».]

Но Герд ни к чему кольцо, неустанно воспроизводящее золото. С нее довольно и тех неистощимых запасов подводного золота, которое освещает чертоги ее отца во время пиров («Прорицание вёльвы», 36/8, пролог к «Перебранке Локи»)^[12]. А желания Фрейра ее не волнуют: ради него она не покинет морских глубин.

[Skírnir kvað:
23. «Sér þú þenna mæki, mær,
mjóvan, málfán,
er ek hef í hendi hér?
Höfuð höggva
ek mun þér hálsi af,
nema þú mér sætt segir.»

Скирнир сказал:
23. «Видишь ты меч
в ладони моей,
изукрашенный знаками?
Голову им
Герд отрублю,
коль согласья не даст».]

Скирнир вынужден перейти к физическим угрозам. Он показывает Герд знаки на своем мече, которым грозит ее обезглавить.

[Gerðr kvað:
24. «Ánauð þola
ek vil aldregi
at mannskis munum;
þó ek hins get,
ef it Gymir finnizk,
vígs ótrauðir,
at ykkr vega tíði.»

Герд сказала:
24. «Угроз не стерплю,
согласьем на них
никогда не отвечу;
но если с Гюмиром
встретишься ты,
вы оба, я знаю,
схватку затеете».]

Герд не выказывает страха. Если Скирнир желает сражаться, заявляет она, то ее отец готов принять вызов.

[Skírnir kvað:
25. «Sér þú þenna mæki, mær,
mjóvan, málfáan,
er ek hef í hendi hér?
Fyr þessum eggjum
hnígr sá inn aldni jötunn,
verðr þinn feigr faðir.

Скирнир сказал:
25. «Видишь ты меч
в ладони моей,
изукрашенный знаками?
Старого турса
я им поражу,
в поединке падет он.]

Скирнир снова заставляет ее взглянуть на зачарованный меч. Против этого меча —клинка солнца — не выстоит ни один великан.

Но в действительности Скирнир вовсе не желает сражаться: это ни на шаг не приблизит его к исполнению миссии. Ему не удалось ни соблазнить, ни принудить деву; теперь остается лишь испытать силу ее глубинных страхов, тайных, коварных и отвратительных.

3. Проклятие Скирнира (строфы 26—36)

[26. Tamsvendi ek þik drep,
en ek þik temja mun,
mær, at mínum munum;
þar skaltu ganga,
er þik gumna synir
síðan æva séi.

26. Жезлом укрощенья
ударю тебя,
покоришься мне, дева;
туда ты пойдешь,
где люди тебя
вовек не увидят.]

Скирнир понимает, что медлить нельзя, иначе эта умная девица придумает еще какую-нибудь отповедь. Он делает шаг ей навстречу и, неожиданно меняя тактику, наносит ей легкий удар — но мечом, а жезлом: магическим «жезлом укрощенья», как поясняет он на словах. С этой строфы Скирнир начинает произносить проклятие, направленное против душевного и телесного здравия Герд и против всей общественной поддержки, от которой зависит человеческая жизнь. При этом он не пытается — и не желает — провести различие между дочерью великанов и обычной девушкой из мира людей, мира gumna synir, «сынов человеческих» (26/5). Чувства Герд трактуются как вполне человеческие, хотя и вписанные в контекст мифа. Проклятие Скирнира — сущий кошмар для любого человека.

Проклятие построено так, чтобы уничтожение непокорной девы происходило поэтапно.

1). Первая кара, которой Скирнир собирается подвергнуть ее, — одиночество, изгнание из мира людей (26/4—6).

Из «Речей Высокого» нам известно, что недостаток общения с себе подобными лишает человека не только радости:

Ungr var ek forðum,
fór ek einn saman,
þá varð ek villr vega;
auðigr þóttumk,
er ek annan fann,
maðr er manns gaman.

Молод я был,
странствовал много
и сбился с пути;
счел себя богачом,
спутника встретив, —
друг — радость друга^[13], —

но и остроты ума:

…en ósnjallr maðr
uggir hotvetna,
sýtir æ glöggr við gjöfum.

…в речах человек
познает человека,
в безмолвье глупеет^[14].

Об этих двух утратах, ожидающих Герд, Скирнир не дает ей забыть на протяжении всего своего монолога.

[27. Ara þúfu á
skaltu ár sitja
horfa heimi ór,
snugga heljar til;
matr né þér meir leiðr
en manna hveim
innfráni ormr með firum.

27. На орлиной скале
ты будешь сидеть,
не глядя на мир,
Хель озирая;
еда тебе будет
противней, чем змеи
для взора людского!]

2). Одиночество и отупение породят маниакальную ненависть к жизни: Герд спрячется ото всех на краю света и отвернется от мира живых, пристрастившись к миру мертвых. Она откажется от всякой пищи — топлива жизни: один только вид съестного будет внушать ей крайнее отвращение.

[28. At undrsjónum þú verðir,
er þú út kemr;
á þik Hrímnir hari,
á þik hotvetna stari;
víðkunnari þú verðir
en vörðr með goðum,
gapi þú grindum frá.

28. Чудищем станешь,
для всех, кто увидит!
Пусть Хримнир глазеет,
всяк пусть глазеет!
Прославишься больше,
чем сторож богов,
сквозь решетку глядящая!]

3). За отказом от пищи следует гротескное искажение лица и тела. Герд устремится к хтоническому миру — и окажется в нем отверженной, превратится в чудовище, на которое даже великаны будут смотреть с изумлением. Она станет пронзительно вопящей горгульей с разинутой пастью и будет охранять решетчатые ворота Хель (см. комментарий к этой строфе). Все будут глазеть на нее — и стражница Хель прославится больше, чем Хеймдалль, «сторож богов».

[29. Tópi ok ópi,
tjösull ok óþoli,
vaxi þér tár með trega;
sezk þú niðr,
en ek mun segja þér
sváran súsbreka
ok tvennan trega:

29. Безумье и муки,
бред и тревога,
отчаянье, боль
пусть возрастают!
Сядь предо мной —
нашлю на тебя
черную похоть
и горе сугубое!]

4). Следующие стадии — деменция, неврастения и утрата эмоционального контроля. Раздираемая своими чувствами и утопающая в слезах, Герд лишится разума. Скирнир велит ей сесть (предзнаменование бессилия, которое ее охватит); он продолжает гипнотизировать ее угрозами — как шекспировский Гамлет гипнотизирует свою мать: 

Нет, сядьте; вы отсюда не уйдете,
Пока я в зеркале не покажу вам
Все сокровеннейшее, что в вас есть^[15], —

и живописует отчаяние, ожидающее Герд в ее дальнейшей жизни, ее «двойное горе» (tvennan trega).

[30. Tramar gneypa
þik skulu gerstan dag
jötna görðum í;
til hrímþursa hallar
þú skalt hverjan dag
kranga kostalaus,
kranga kostavön;
grát at gamni
skaltu í gögn hafa
ok leiða með tárum trega.

30. Тролли вседневно
тебя будут мучить
в жилье исполинов;
в дом турсов инея
будешь всегда
безвольно плестись,
неизбежно плестись;
не радость познаешь,
но тяжкое горе
и скорбные слезы.]

5). Кары и лишения искалечат ее тело. Тролли будут ездить на ней верхом; она не  сможет разогнуться; взор ее будет вечно потуплен, походка станет безвольной и вялой. Она уподобится растению, не знающему солнца, и будет прозябать в ледяном доме «турсов инея». Другого выбора у нее не останется: поистине, горькая судьба для девы, которая когда-то наслаждалась свободой и распоряжалась богатствами своего отца (at deila fé föður)! Слезы станут единственным ее утешением.

[31. Með þursi þríhöfðuðum
þú skalt æ nara,
eða verlaus vera;
þitt geð grípi,
þik morn morni;
ver þú sem þistill,
sá er var þrunginn
í önn ofanverða.

31. Трехглавого станешь
турса женой
или замуж не выйдешь!
От похоти сохни,
зачахни от хвори!
Будь, как волчец,
что под камень кладут,
жатву закончив!]

6). Далее Скирнир переходит к угрозам, относящимся к сфере сексуальности, и предсказывает Герд полный распад личности. Возможно, за деталями этой части проклятия стоял целый пласт фольклора, ныне утраченный. Однако один дошедший до нас факт представляется мне полезным для понимания этой строфы. В норвежской и исландской рунических поэмах сообщается, что руна Турс («великан») «причиняет недуги женам» (Þurs vældr kvinna kvillu, норв.) и что она — «мучение жен» (Þurs er kvenna kvöl, исл.). Здесь может подразумеваться любая женская болезнь или все возможные «недуги жен», вместе взятые, но есть одна особенная kvilla или kvöl, общая для всех женщин: менструации. В древние времена женщина во время месячных почти повсеместно считалась «нечистой», то есть опасной для окружающих и для самой земли, на которой она живет. В контексте сватовства Фрейра и в противовес связанным с ним перспективам плодовитости брак с турсом подразумевает муку бесконечных менструаций, а следовательно, вечный запрет на половую близость, вечное заточение вдали от света солнца и луны (которые будут осквернены, если коснутся своими лучами «нечистой» женщины), невозможность каких бы то ни было социальных контактов и, самое главное, совершенное  бесплодие. При этом Скирнир угрожает наслать на нее нестерпимую и неутолимую похоть, от которой она зачахнет и уподобится раздавленному чертополоху, извергнутому из жерновов мира. Это и есть «двойное горе», о котором шла речь в строке 29/7: сексуальная страсть в сочетании с невозможностью утолить ее.

Возникает вопрос: в чем же тогда заключается брачная функция трехглавого турса, который станет ее мужем? Полагаю, что этот турс — традиционная персонификация всех запретов, связанных с менструациями, и что «соитие» с ним символизирует полную невозможность удовлетворить все жизненные инстинкты (именно это подразумевает глагол nara, «вести безрадостную жизнь, прозябать», 31/2). Менструировать — значит, выйти замуж за турса, стать бесплодной.

[32. Til holts ek gekk
ok til hrás viðar,
gambantein at geta,
gambantein ek gat.

32. Я в рощу пошел,
в сырую дубраву
за прутом волшебным;
взял прут волшебный.]

Скирнир убеждает Герд, что способен совершить все вышеперечисленное. Его «жезл укрощенья», объясняет он, взят от живого дерева в лесу — дерева «сырого», то есть в полном соку, а значит, насыщенного магией жизненной силы. Поэт противопоставляет чертополох (мертвый, иссохший сорняк) живой, зеленой ветви. Продемонстрировав это орудие силы, Скирнир переходит к очередной части проклятия.

[33. Reiðr er þér Óðinn,
reiðr er þér Ásabragr,
þik skal Freyr fíask,
in firinilla mær,
en þú fengit hefr
gambanreiði goða.

33. Ты разгневала Одина,
асов главу,
Фрейр тебе враг:
преступная дева,
навлекла ты богов
неистовый гнев.]

Подобно жрецу, изгоняющему злых духов, Скирнир возвещает, что Герд навлекла на себя гнев богов. Если так, то она сама — воплощенное зло!

[34. Heyri jötnar,
heyri hrímþursar,
synir Suttungs,
sjalfir ásliðar,
hvé ek fyrbýð,
hvé ek fyrirbanna
manna glaum mani,
manna nyt mani.

34. Слушайте, ётуны,
слушайте, турсы,
Суттунга семя,
и сами асы!
Запрет налагаю,
заклятье кладу
на девы утехи,
на девичьи услады!]

Призывая в свидетели своих слов не только богов, но и великанов — обитателей обоих миров, и того, где живет Фрейр, и ее собственного, — Скирнир еще раз налагает запрет на все удовольствия, на какие она только может надеяться: строптивой деве не суждено познать радость ни в брачном союзе, ни в рождении детей, ни в обществе подруг.

[35. Hrímgrímnir heitir þurs,
er þik hafa skal
fyr nágrindr neðan;
þar þér vílmegir
á viðarrótum
geitahland gefi;
æðri drykkju
fá þú aldregi,
mær, af þínum munum,
mær, at mínum munum.

35. Хримгримнир турc
за решетку смерти
посадит тебя;
тролли напоят
тебя под землею
козьей мочой;
вкуснее питья
ты не получишь,
не по воле твоей,
но по воле моей!]

Затем он снова возвращается от того, чего она не получит, к тому, что ей суждено получить. Как бы скрепляя свое проклятие, Скирнир называет по имени того турса, который станет ее мужем и господином, и перечисляет условия, в которых ей придется жить в этом браке. Турс будет держать ее под землей (вдали от света), еще глубже, чем лежат трупы. Питьем ей станет козья моча, подавать которую ей будут домашние рабы, неприкасаемые, которым только и дозволено прислуживать женщине во время менструаций. Скирнир злорадно добавляет, что лично позаботится о том, чтобы лучшего питья она не получила. (О местоположении строфы 35 см. комментарий).

[36. Þurs ríst ek þér
ok þría stafi,
ergi ok æði ok óþola;
svá ek þat af ríst,
sem ek þat á reist,
ef gerask þarfar þess.»

36. Руны я режу —
«турc» и еще три:
похоть, безумье
и беспокойство;
но истреблю их,
так же как резал,
когда захочу».]

Вслед за этим неприкрытым изъявлением враждебности Скирнир дает понять, что он настроен совершенно серьезно: это не пустая угроза мечом. Он действительно начинает вырезать руны, чтобы дать проклятию ход. Первая из них — руна Турс; за ней следуют еще три, которые, по словам Скирнира, означают неконтролируемое, ужасное и нестерпимое сексуальное влечение (слово æði использовалось применительно к свиньям в течке). Такое сочетание рун призвано лишить Герд всякого достоинства. Тем не менее, вырезав эти зловредные руны, Скирнир быстро добавляет: «Разумеется, я могу уничтожить их, если у меня появится на то причина».

4. Капитуляция Герд (строфы 37—39)

[Gerðr kvað:
37. «Heill ver þú nú heldr, sveinn,
ok tak við hrímkálki
fullum forns mjaðar;
þó hafðak ek þat ætlat,
at myndak aldregi
unna vaningja vel.»

Герд сказала:
37. «Нет, лучше прими
привет мой и кубок
старого меда!
Не помышляла я,
что полюблю
ванов потомка».]

Герд прекращает спор. Мягко, немного устало и даже, пожалуй, иронично (у актрисы, исполняющей эту роль, здесь много вариантов интонации) она приветствует Скирнира в своем доме: «Нет, лучше прими привет мой…». Heldr («прими») — т.е., вместо всех этих проклятий прими-ка лучше кубок меда, паренек (sveinn), в награду за твое замечательное представление. Герд сдается не потому, что он ее напугал, а потому, что она, наконец, увидела в его словах зерно истины. Рано или поздно ей все равно придется выйти замуж: альтернативу Скирнир описал очень красочно. Но это не значит, что союз с Фрейром ее радует. Не скрытым ли сарказмом объясняется выбор слова gaman («удовольствие, забава, игра», 39/6) для описания этого союза? Это слово не подразумевает ни любви, ни иных нежных чувств. Ведь Герд и впрямь никогда не думала, что ей придется полюбить кого-то из племени ванов.

[Skírnir kvað:
38. «Öendi mín
vil ek öll vita,
áðr ek ríða heim heðan,
nær þú á þingi
munt inum þroska
nenna Njarðar syni.»

Скирнир сказал:
38. «Хочу я прямой
ответ получить
до отъезда отсюда:
когда с сыном Ньёрда
свидеться хочешь
и соединиться?»]

Не теряя времени даром, Скирнир берет быка за рога: «Когда именно Герд намерена встретиться с Фрейром?» — спрашивает он.

[Gerðr kvað:
39. «Barri heitir,
er vit bæði vitum,
lundr lognfara;
en eft nætr níu
þar mun Njarðar syni
Gerðr unna gamans.»

Герд сказала:
39. «Барри зовется
тихая роща,
знакомая нам;
через девять ночей
там Герд подарит
любовь сыну Ньёрда».]

И Герд отвечает: через девять ночей, считая от нынешней, в некоей тихой роще.

5. Возвращение Скирнира (строфы 40—42)

[Þá reið Skírnir heim. Freyr stóð úti ok kvaddi hann ok spurði tíðenda…
Тогда Скирнир поехал назад. Фрейр стоял у входа и приветствовал его и спросил, что слышно…]

Эта краткая прозаическая вставка или ремарка (Скирнир возвращается домой, где его встречает Фрейр, ждавший у порога) полностью согласуется с дальнейшими репликами.

[40. «Segðu mér þat, Skírnir,
áðr þú verpir söðli af mar
ok þú stígir feti framar:
Hvat þú árnaðir
í Jötunheima
þíns eða míns munar?»

40. «Скирнир, скажи мне,
прежде чем сбросишь
с коня ты седло:
добился ли ты
девы согласья,
исполнил ли просьбу?»]

Фрейр нетерпеливо спрашивает, добился ли Скирнир чего-либо и исполнил ли он его просьбу (как будто Скирнир добивался чего-то еще, помимо того, о чем просил его Фрейр!).

[Skírnir kvað:
41. «Barri heitir,
er vit báðir vitum,
lundr lognfara;
en eft nætr níu
þar mun Njarðar syni
Gerðr unna gamans.»

Скирнир сказал:
41. «Барри зовется
тихая роща,
знакомая нам;
через девять ночей
там Герд подарит
любовь сыну Ньёрда».]

Спокойно, безо всякой спешки и, вероятно, с оттенком самодовольства Скирнир отвечает ему, повторяя слова Герд. Он добился всего, чего только можно было желать, — куда уж больше?

[Freyr kvað:
42. «Löng er nótt,
langar ro tvær,
hvé of þreyjak þrjár?
Oft mér mánaðr
minni þótti
en sjá half hýnótt.»

Фрейр сказал:
42. «Ночь длинна,
две ночи длиннее,
как вытерплю три!
Часто казался мне
месяц короче,
чем ночи предбрачные».]

Скирнир завершает свою партию, повторив слова Герд. Фрейр, однако, и не думает хвалить своего слугу. Он, как и прежде, думает лишь о себе — и находит в известии от Герд один-единственный, но для него очень существенный изъян: ждать придется девять ночей! Три ночи воздержания считались более чем достаточными для любого брака — как же ему выдержать целых девять?

C. Драматические приемы

В «Поездке Скирнира» используется больше различных драматических приемов, чем в других песнях «Старшей Эдды»: два обращения «в сторону», к зрителю (строфы 2 и 16), два монолога (строфы 13 и 42; или даже 3, если принять за монолог обращение Скирнира к коню в строфе 10); ремарки, относящиеся к обстоятельствам, сопутствующим действию, — описание пастуха, сидящего на холме (11), упоминание о грохоте и сотрясении земли, сопровождающим прибытие Скирнира (14), упоминание о коне, которого Скирнир пустил пастись на траву (15). Кроме того, в 26/1 и 36/1 Скирнир сам описывает свои собственные действия. Но важнее всего, пожалуй, широкий спектр интонаций, которые использует Скирнир; кульминацией здесь становится жестокое злорадство, с которым он произносит свои проклятия-galdrlag, полные зловещих повторов и насыщенные двойными смыслами. Эта сцена должна была производить на зрителя незабываемое впечатление — так же, как и рассказ Фрейра о Герд, явившейся ему в видении (строфа 6).

Ursula Dronke (c)
Перевод: Анна Блейз (с)

Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.