Два малых скандинавских божества: Бюггвир и Бейла. Глава 3: Бейла

Автор: Жорж Дюмезиль (c)
Перевод: Анна Блейз (с)
Источник: Georges Dumézil, Gods of the Ancient Northmen, 1959

Введение
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…

III. Бейла

Свое открытие, связанное с Бюггвиром, Свен Грундтвиг сопроводил следующей гипотезой^[1]: «Жена Бюггвира, которая характеризуется как deigia^[2], то есть, собственно, как “та, что месит”^[3], — это, по всей видимости, или пена, или пивные дрожжи». Однако оба эти варианта маловероятны. Во-первых, супруга Бюггвира должна относиться к тому же понятийному уровню, что и он сам, а пена — понятие совершенно иного уровня, чем ячмень^[4]. Во-вторых, понятие, представляемой Бейлой, должно быть самодостаточным, то есть сопоставимым с ячменем, но не аналогичным ему по своей функции, как дрожжи. Кроме того, «сбраживать» и «месить» — это не одно и то же.

Двадцатью годами позже Э. Зиверс истолковал имя Бейлы через *Baun-ilo, усмотрел в ней олицетворение боба^[5] и поставил «фрау Боб» в пару «герру Ячменное Зерно». Боб и Ячмень — вполне уместные слуги для бога плодородия. Это объекты одного порядка, не дублирующие друг друга по функциям. Да и сама по себе персонификация не кажется надуманной: вспомнить хотя бы Вальтера фон дер Фогельвейде, писавшего о «фрау Боне» — «госпоже Боб» — через несколько веков после эддического сказителя^[6]:

Фрау Боне, нет спасенья
Постнику, хоть каждый день
Постится нерадивый;
До и после вознесенья
Тлен весною там, где лень,
И прах уже червивый.
Не попадет зато впросак
Тот, кто посеет в поле злак;
Сулит он много разных благ,
Было бы только семя всхоже!
Хорош побег и колосок.
Приземист он или высок,
Пойдет солома тоже впрок,
Фрау Боне, от лукавого избавь нас, боже!^[7]

В этом контексте поддается объяснению и характеристика deigia — «тестомеска», или «пекарша»: она наводит на мысли о богоявленском пироге, который пекут в честь праздника, завершающего двенадцать дней зимы^[8]. Разве нельзя в насмешку назвать спрятанный в него боб dritin, «грязным»? Ведь когда его достают из пирога, он весь облеплен тестом.

Однако эта забавная интерпретация сталкивается с тремя серьезными проблемами.

Первая из них — содержательная: невзирая на то, что название боба — действительно общегерманское^[9], и на то, что это растение начали выращивать в Скандинавии еще в первые века нашей эры, если не раньше^[10], поставить бобы — в бытовом, религиозном или идеологическом отношении — на одну доску с ячменем невозможно. В отличие от бобов, ячмень — жизненно важный сельскохозяйственный продукт, без которого не было бы ни хлеба, ни пива.

Вторая — также содержательная: как напоминает нам Сиймонс^[11], обычай «боба в пироге», или бобового оракула, распространился в Германии лишь под влиянием греко-латинских традиций. Таким образом, маловероятно, чтобы во времена, когда была сложена «Перебранка Локи», в скандинавских странах (все еще языческих!) эта практика стала уже общеизвестной и легко ассоциировалась со всеми характеристиками, которые Локи делает относительно характера Бейлы.

И, наконец, третья проблема — формальная. Современные лингвисты знают, каким образом имя «Бейла» могло произойти от baun с утратой n, однако древние слушатели поэмы могли этого и не понять: такая деривация далеко столь очевидна, как происхождение имени Бюггвира. Тогда вся ирония, связанная с характеристиками «deigja» и «dritin», пропала бы втуне. Единственное, что можно было бы противопоставить первому из трех перечисленных возражений, — это гипотеза о том, что Бейла была традиционным и общеизвестным олицетворением боба, но подобное допущение пугает нас прискорбным сходством с «таинствами смоквы^[12]», которые Саломон Рейнах изобрел в начале [XX] века в попытке истолковать «сикофанта» как разновидность «иерофанта»^[13].

Спустя еще двадцать лет Магнус Ольсен предположил, что «Бейла» происходит от baula, «корова»^[14]. Он интерпретировал Бейлу как «доярку» или «скотницу» — своего рода живую совокупность всех задач, связанных с разведением скота. Об этом толковании упоминают Софус Бугге (в одной из своих неопубликованных лекций) и исландский ученый Ф. Йоунссон^[15]. Слово dritin при этом проясняется мгновенно: если назвать «грязной» работницу, которая трудится в коровнике, а также, вероятно, удобряет поля навозом, этого никого не удивит. 

Что касается второй характеристики, deigja, то в своем узком значении («та, что месит») она остается неясной, но не будем забывать, что в древнескандинавском языке и сельских диалектах это слово добавлялось в наименования всех слуг и наемных работников (saeter-, rakster-, bakster-, reiddeigja). И, в частности, оно входит в составное слово budeie («доярка, скотница»), а также в шведские deja, mjölkdeja^[16]. Возможно, сказитель использовал его именно в таком обобщенном смысле. Магнус Ольсен заключает:

Нильс Лид^[17], выдающийся ученик Магнуса Ольсена, добавил к этому, что Бюггвир и Бейла, истолкованные как Ячмень и Коровница, напоминают о традиционном крестьянском разделении труда между полами, как оно бытовало в Скандинавии с давних времен. Землю возделывал мужчина, а за домашним скотом ходила женщина.

Однако и эта интерпретация небезупречна. Бейла-коровница, женщина, ходящая за скотом, — это, опять-таки, образ иного порядка, чем Бюггвир, олицетворенный ячмень. Сводить в супружескую чету столь разнородные явления по меньшей мере странно. Гораздо более логично выглядели бы пары «Молоко (или Корова) — Ячмень» либо «Коровница — Пивовар».  Кроме того, толковать слово deigja (встречающееся в эддических текстах лишь единожды) в широком значении «слуга» представляется ошибкой. В языке Старшей Эдды имеется немало других обыкновенных слов для обозначения слуги, а таком тексте, как «Перебранка Локи», где исключительно важна точность аллюзий, слово deigja наверняка было выбрано ради какого-то смыслового нюанса, ради очевидного родства с deig, «тесто»^[18]. Само слово baula^[19], имя существительное, означающее «корова», на котором построена вся эта интерпретация, — довольно необычный выбор для сказителя, наверняка желавшего, чтобы производную форму Beyla поняли легко и наверняка. И, наконец, как отмечал еще Зиверс, —la на конце слова, часто встречающееся в эддических именах собственных, вполне может оказаться уменьшительным суффиксом женского рода (*-ilo). Так, нам известны великанша Хюндла, «собачка» (*hund-ilo); великанша Бестла (дочь Бёльторна, «злого шипа»), имя которой без сомнения следует понимать как *bast-ilo, от bast, имени существительного среднего рода, означающего луб липы или веревку, свитую из этого материала; Эмбла, первая женщина, созданная из дерева определенной породы (и жена Аска, askr, «ясеня»), то есть, очевидно, *elmla, *alm-ilo, «маленький вяз». Пара «Бюггвир—Бейла», в которой единственное имя женского рода употреблено в уменьшительной форме, должна быть так или иначе сопоставима с парой первых людей, сотворенных из ясеня и вяза, парой «Аск—Эмбла». По всем этим причинам интерпретация, предложенная многоуважаемым норвежским исследователем, представляется неудовлетворительной.

Введение
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…