Ньёрд: урок Доброго Отца

Рейвен Кальдера (c)
Перевод: Анна Блейз (с)

Генри Скотт, "Вечерние облака, клипер 'Золотое руно'"
Генри Скотт, «Вечерние облака, клипер ‘Золотое руно'»

Много лет назад я записался на интенсивный курс астрологии и в результате освоил целый ряд превосходных методов самоанализа. На занятиях мы, среди прочего, проводили управляемые медитации, в которых общались с олицетворенными элементами своих астрологических карт — десятью планетами и пятью астероидами. Те, кто не знает астрологии и никогда ею не интересовался, могут просто представить себе такие медитации, в которых ты встречаешься и беседуешь с пятнадцатью различными аспектами своего «я», рассортированными по категориям. Например, «эта часть меня отвечает за романтические отношения», «это строгий командир», «это травмированная часть моей личности» и так далее. При погружении в медитацию каждый из аспектов моего «я» обретал собственное лицо и тело и представал в своем особом окружении (с астрологической точки зрения, окружение соответствовало дому натальной карты, в котором находилась эта планета или астероид). Одни из них оказывались мужского пола, другие — женского, третьи меняли пол на протяжении медитации. Одни были сильными и могущественными, другие — ослабленными и измученными. Я вел много записей по ходу работы и в дальнейшем возвращался к ним снова и снова на протяжении многих лет. Так мне удалось понять, какие части моей личности на что-то жалуются и нуждаются в особом внимании.

Пожалуй, хуже всего себя чувствовал тот персонаж, который явился мне в медитации на астероид Цереру. Те, кто далек от астрологии, могут представить ее себе как «ту свою часть, которая питает и поддерживает других людей». У меня Церера в Раке, неаспектированная, ретроградная и в, довершение всех бед, в двенадцатом доме (иными словами, характеризуется как «труднодоступная и большую часть времени скрытая»). Она предстала мне в облике молодой девушки, не старше двадцати, — живущей в подвале и страшно измученной, голодной, с запавшими глазами. Увидев ее, я тут же прервал медитацию — то есть, попросту сбежал от нее, — и долгое время больше не пытался к ней вернуться, хотя и сделал запись в дневнике. Забота о других всегда давалась мне нелегко, даже когда я растил ребенка. Я изо всех сил старался быть добрым и разумным родителем и не забывать, что с ребенком надо вести себя ласково, даже когда приходилось делать это через силу. Но все равно я постоянно ощущал, что вслепую разыгрываю роль, которая остается мне совершенно неясной, — и это несмотря на то, что я искренне любил свою дочь. Все мои партнеры могут подтвердить, что я охотно выполнял просьбы, но заботиться о других по собственной инициативе не умел.

Здесь, пожалуй, стоит обратиться к прошлому и вспомнить, что за плечами у меня — тяжелое детство в семье нездоровых родителей, склонных к физическому насилию. От меня как от старшего ребенка в семье очень рано потребовали принять на себя обязанности взрослого и, в том числе, заботиться о младшем ребенке, а иногда и о самих родителях. Я это ненавидел. Я еще учился в младших классах, когда меня стали заставлять делать полную уборку в доме. От готовки, которую тоже пытались взвалить на меня, я отвертелся только благодаря тому, что стал намеренно портачить и делать вид, что попросту не способен приготовить ничего сложнее тоста. В остальном же, если я не справлялся с какими-то из взрослых обязанностей (что случалось частенько), меня жестоко избивали. Забота о других людях для меня была настоящей каторгой. Поэтому не удивительно, что моя Церера, моя заботливая часть, сидела в темном подвале и умирала от голода. Что с этим можно поделать, я не знал: избавиться от этих детских ассоциаций мне было не под силу.

Так все и продолжалось год за годом — пока, наконец, в моей жизни не появился Ньёрд. Визионерские встречи с ним у меня случались и раньше, но до сих пор я искал их сам, чтобы попросить помощи или совета. А на сей раз Ньёрд пришел по собственной инициативе — рано утром, я едва проснулся и даже еще не успел встать. «Ну что ж, — бодро объявил он, — пора, наконец, заняться твоей несчастной замученной Церерой».

За несколько дней до того я снова посетил свои астрологические «части личности» (за исключением Цереры, к которой я давно перестал заглядывать: слишком уж она меня угнетала) и до меня вдруг дошло, что я ведь политеист — так, может быть, разные аспекты моего «я» связаны с различными божествами? И что если каждый из них в своем роде генотеист[1], привязанный к одному из многих божеств в моем персональном пантеоне? Я визуализировал каждый из аспектов и каждому задал этот вопрос. Выяснилось, что для одних это верно, а для других — нет. Мой Сатурн всегда принадлежал Хеле; мой Плутон был влюблен в Шиву; мой Нептун был посвящен Фенриру; моя Венера реагировала на Фрейра, как школьница — на рок-звезду; мой Уран отдавал предпочтение духам стихий, растений и животных. А у некоторых планет избранного божества не оказалось вовсе. Но не прошло и нескольких дней, как ко мне пришел Ньёрд — чтобы заступиться за самую нелюбимую мою часть, которая томилась в заточении и страдала от голода.

— Видишь ли, — сказал он, — об астрологии я знаю всё. Мы, моряки, любим смотреть в небо. Мало что связывало нас со Скади, но в этом мы с ней были заодно: среди своих ледяных пустошей она тоже часто смотрела на звезды. Отдай мне свою Цереру, — велел он. — Я излечу старые раны. Пусть он признает меня своим Богом, и я ему помогу.

— Его? — удивился я. — Я думал, она девушка.

— Сейчас — да, — ответил Ньёрд. — Но ты ведь и сам заметил, что она не взрослая женщина? Ты, наверно, думаешь, что настоящая кормилица — это что-то вроде Матери-Земли, эдакой тетки с огромными сиськами и целым выводком детишек? Нет. В твоем случае ее заставили взяться за работу слишком молодой, когда она сама еще не успела окрепнуть. Вот почему от нее оказалось так мало проку. Думаю, в виде мужчины она будет справляться лучше. Почувствует себя увереннее. И надо уже наконец вывести его из этого темного подвала.

— Двенадцатый дом символизирует место заточения, — возразил я. — Я просто следовал за общепринятой символикой.

Ньёрд закатил глаза.

— Ну конечно, заточение. Темницы, подвалы, больницы и тюрьмы… а еще — сновидения, и фантазии, и источники поэтического дара. Тот образ, о котором ты говоришь, порожден твоей болью. Но я дам тебе другой, гораздо лучше. Как насчет корабля, например? Покинуть корабль в открытом море невозможно — если, конечно, не хочешь пойти ко дну. Так что это тоже своего рода заточение, но куда как более удобное, чем в подвале. По крайней мере, если мы говорим о моем корабле. Там у него будут звезды, и закаты над океаном, и еще — чувство локтя. Давай я возьму его в свою команду. Пускай себе ходит под парусом, пока у тебя нет в нем нужды; а когда в твоей жизни появится кто-то, кому он будет нужен, найдешь его в гавани. — Он немного помолчал и добавил: — И если он пойдет со мной, я научу его, как быть хорошим отцом. Ты-то сам никогда этого не понимал.

И тут я вспомнил, что Ньёрд, при всей своей тяге к странствиям, — замечательный отец и дед. Он любит своих близнецов и гордится ими. Он качает на колене дочерей Фрейи, и заботится о своей жене, когда он дома, и искренне радуется, что у нее есть с кем утешиться, когда он далеко. Ньёрд — идеал Доброго Отца; к тому же, он как никто умеет поддерживать порядок на корабле, где все принуждены подолгу оставаться в одной и той же компании, а, значит, волей-неволей должны учиться сосуществовать с другими в мире. Разве я мог отказаться от его предложения? Мне нужно было срочно позавтракать, потому что сахар у меня в крови уже падал, но я твердо решил в тот же день навестить мою бедняжку Цереру и спросить, что она думает насчет этого.

Удивительно, как реагируют части нашей личности на присутствие богов! Добиться таких мгновенных и разительных перемен собственными силами невозможно. Когда я спустился в подвал, моя Церера уже сменила облик. Передо мной предстал бородатый мужчина в вязаном свитере и резиновых сапогах, уже не первой молодости, но все еще тощий и с голодными глазами.

— Я буду коком, — заявил он. — Ньёрд сказал, если я буду работать на камбузе, мне больше никогда не придется голодать.

— Э-э-э… — опешил я. — Но ты же не умеешь готовить!

— Это ты не умеешь, — возразил он. — А меня ты об этом когда-нибудь спрашивал?

Через несколько дней я снова вошел в транс, чтобы официально представить Ньёрду этот персонифицированный аспект собственной личности. Я визуализировал лачугу, в которой находился тот самый подвал, — так, чтобы она стояла невдалеке от моря. Потом я спустился в подвал и вывел оттуда своего пленника. Вместе мы направились туда, где стоял на якоре корабль Ньёрда — не ладья, наподобие тех, на которых плавали викинги, а настоящий викторианский трехмачтовик с полным парусным вооружением. Мой спутник сел в шлюпку, и его доставили на борт корабля, где Ньёрд вдел ему золотое кольцо в ухо и приставил новоиспеченного кока к корабельным котлам. Из глубин моей души поднялась такая могучая волна радости, что я расплакался. У меня и сейчас наворачиваются слезы на глаза, когда я представляю, как он стоит на палубе,  румяный, отъевшийся и довольный. Волосы его развеваются на ветру; он раздает смеющимся матросам миски с едой, и в глазах его поблескивает веселый огонек — совсем как у одного старого голубоглазого моряка, которого мы с ним теперь оба хорошо знаем.

Эти внутренние перемены нашли отражение и во внешнем мире: внезапно я стал готовить. То есть нет, не так: я стал готовить всерьез. Ну, конечно, не все у меня получалось превосходно, но ведь с чего-то же надо начинать, правда? Мне всегда везло на партнеров — в том смысле, что все они готовили по меньшей мере прилично, — так что реальной необходимости учиться этому у меня не было. Однако же Добрый Отец разбудил во мне часть, которая обожает всю эту возню с кастрюлями и сковородками. В конце концов я даже освоил кое-какие сложные блюда, вроде курмы с курицей (интересно, в каком порту они подцепили эту идею?), для которой я собственноручно натираю все нужные специи. А не далее как сегодня я приготовил бабагануш! Мои домочадцы знают, как Ньёрд спас мою заботливую часть, и когда я однажды приготовил одному из них какое-то особенное лакомство и услышал комплименты «корабельному шефу», я словно наяву увидел, как тот залился краской и смущенно ковыряет палубу носком.

Надо признать, что Ньёрд подоспел вовремя. Моя дочь выросла и собирается сама стать матерью, так что я, в свой черед, скоро стану дедом. Может, со вторым поколением мне удастся ощутить что-нибудь кроме смятения и досады. Может, Добрый Отец Ньёрд укажет мне путь. В конце концов, его собственные дети — самые прекрасные во всех Девяти мирах. И это вселяет уверенность.

 

 


[1] Генотеизм — поклонение одному избранному божеству в рамках политеизма. — Примеч. перев.

Raven Kaldera (c)
Перевод: Анна Блейз (с)

Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.