Божественная игра в тавлеи (комментарии к строфе 8 «Прорицания вёльвы»)

Божественная игра в тавлеи (комментарии к строфе 8 «Прорицания вёльвы»)
Автор: Урсула Дронке (c)
Перевод: Анна Блейз (с)
Источник: комментарии У. Дронке к «Прорицанию вёльвы»

8. Tefldo í túni,
teitir vóro,
var þeim vettergis
vant ór gulli, —
uns þrjár kvómo
þursa meyjar
ámáttkar miök
ór iötunheimom.

На лугу, веселясь,
в тавлеи играли,
все у них было
только из золота, —
пока не явились
три великанши,
могучие девы из Ётунхейма¹.

Они играли в тавлеи на лугу, / они веселились, — / не было у них / недостатка в золоте, — / пока не пришли три / дочери турсов, / грозные силой, / из Страны великанов.

8. Ван Хамель² предлагает подход к истолкованию этой строфы, и его материалы в сочетании с теми, которые приводит де Фриз (AR, § 299), дают самую вескую аргументацию в пользу следующей версии:

1. Выбрав игру в хнеттавль, или «тавлеи» (tafl), в качестве первого конфликта в истории богов, поэт опирается на более древнюю традицию, изображающую противостояние богов и великанов в форме состязания за игральной доской. Фрагментарное подтверждение этому находится в ответе на одну из загадок, которую Гестумблинди (Один) задает конунгу Гейдреку («Сага о Хервёр и Хейдреке» 10): «Кто эти таны, что <…> шлют своих людей через страны, чтобы поселить в домах?» — «Это Итрек и Андад, сидящие за игрой в тавлеи» (версии R, U); «Это Итрекова игра в тавлеи» (версия H). В «Списках имен» IVe выражение Ítreks jóð, «потомство Итрека», помещено в список «сыновей Одина» (burir Óðins); в «Списках имен» IVb4 имя «Андад» (Andaðr) фигурирует как хейти великана. Один-Итрек («Славный вождь»?) ведет нескончаемый матч с Андадом («Мертвецом»), то проигрывая, то выигрывая попеременно. В «Прорицании вёльвы» первым эндшпилем станет Рагнарёк, вторым — возвращение Бальдра. Однако в 8-й строфе переходить к Рагнарёку еще рано: нужно лишь дать слушателям ощутить дальнее предвестие конца. Поэтому место такого грозного противника, как Смерть, занимают три девы-великанши. Без сомнения, сказитель заимствовал этот образ из какой-то известной легенды — иначе он наверняка дал бы пояснения для слушателей.

2. Тем не менее, сведений о подобной легенде, в которой фигурировали бы три þursa meyjar, «дочери турсов», почти не имеется. Известны сказки о сверхъестественных существах и ведьмах, которые вынуждают героя сыграть с ними в настольную игру, поставив на кон нечто чрезвычайно ценное, и в некоторых случаях игра состоит из трех или даже большего количества партий (как в ирландской саге «Сватовство к Этайн», где Мидир играет с Эохайдом на свою жену), однако мне не встречалось ни одного подобного сюжета, в котором герою пришлось бы противостоять команде из трех соперников. Ван Хамель предполагает, что эти великанши попросту похитили у асов доску для тавлей и золотые фигурки³. Реминисценцией такого похищения, по его мнению⁴, может быть эпизод из «Саги об Эгиле Одноруком» 13: три огромных женщины (т.е. великанши) владеют волшебными тавлеями, которые сами собой играют против любого соперника. Можно ли утверждать, что эти великанши их украли? Подтверждений тому не находится, но когда этот волшебный набор для игры в хнеттавль отнимают у них самих, великанши яростно сражаются с похитительницей. Не исключено, что изначальный мотив похищения тавлей у богов был перетолкован в народе подобным образом.

Однако в «Прорицании вёльвы» дочери турсов приходят к асам открыто, не таясь. Они исполнены грозной силы (ámáttkar miök) и, по моему мнению, не собираются ничего похищать, а бросают асам вызов, надеясь одолеть их за игральной доской. Они хотят получить власть над самим механизмом, при помощи которого боги благоденствуют и процветают, — подобно тому, как позднее (в строфе 25) строитель-великан попытается обманом отнять у богов самую жизнь мироздания: солнце, луну и Фрейю. До сих пор боги (надо полагать) не проигрывали в тавлеи никому — разве что друг другу (см. ниже пункт 3). Скорее всего, они считали свой набор для игры в хнеттавль волшебным, то есть всегда приносящим победу своему владельцу (как в тех «лживых сагах», о которых упоминает Ван Хамель⁵). Соответственно, ничуть не сомневаясь в успехе, они принимают вызов — и проигрывают. Проигрыш великаншам (чужакам! женщинам!) оборачивается для них таким потрясением, какого они еще не испытывали, и наверняка вызывает ярость и ожесточенный спор. Лично я предполагаю, что в последний момент, осознав неминуемое поражение, боги разбивают свою доску для тавлей, чтобы избежать унизительной капитуляции, — как в валлийских легендах Артур сжимает и давит в кулаке золотые фигурки, когда игра вот-вот обернется поражением («Видение Ронабви»)⁶, а Передур бросает шахматную доску в озеро, когда проигрывает та сторона, за которую он болел («Передур, сын Эвраука»)⁷.

3. По-видимому, настольные игры воспринимались как своего рода способ удаленного контроля за событиями. В «Видении Ронабви» ход битвы между молодыми рыцарями Артура и воронами его противника Оуэна подчиняется шахматной игре, которую ведут между собой Артур и Оуэн. В «Истории лангобардов» Павла Диакона (I.20) приводится полулегендарный рассказ о том, Родульф, король герулов (ок. 500), остался во время битвы с лангобардами в своем лагере и ad tabulam ludit, «играл, [сидя] за доской». Дозорный сообщает ему о ходе битвы с вершины дерева (Артуру и Оуэну тоже приносят вести с боля боя). И хотя герулы потерпели сокрушительное поражение, можно предположить (вслед за де Фризом⁸), что Родульф вел ритуальную игру, призванную склонить удачу на их сторону. Тавлеи богов в 8-й строфе «Прорицания вёльвы» — тоже ритуальная игра, поддерживающая движение небесных тел и тем самым хранящая золотую удачу и процветание мира. Как отмечает Дж. Нидем, «игра в шахматы на протяжении всей истории своего развития ассоциировалась с астрономической символикой, а у других подобных игр, ныне давно забытых, такие ассоциации были еще более явными. Исследования показывают, что состязательный аспект шахмат развился на основе техники гадания, при помощи которой китайцы пытались определить текущее соотношение мировых сил инь и ян, вечно соперничающих друг с другом. Из Китая VI века эта практика проникла в Индию, где к VII веку превратилась в игру, служившую для развлечения и отдыха. Китайская игра сянци, название которой означает “подобная шахматам”, тоже сложилась на основе различных методов гадания, требовавших бросать на специальные доски миниатюрные модели-символы небесных тел. Существовали и промежуточные формы игр — нечто среднее между бросанием игральных костей как таковым и бросанием, за которым следовали ходы фигур по доске»⁹. Я привела эту цитату потому, что она проясняет и символическую ассоциацию между тавлеями и судьбами мира, и суть игры, которую ведут между собой Итрек и Андад, и связь между тавлеями и бросанием костей (воспроизводящим, так сказать, элемент случайности, от которого тоже зависят судьбы мира; во многих древнескандинавских захоронениях вместе с досками и фишками для хнеттавля находят и игральные кости¹⁰). Ассоциации между игральной доской, небесами и божественной силой отражены также в стихах ирландского поэта Блатмака (ок. 750 г.), так говорящего о Христе: «Семи небес владеет Он простором / вкруг Своего высокого престола / и светлых звезд рассеял огоньки / на том подобье шахматной доски»¹¹.

В области мифологии игра в тавлеи как символ подвижного мироздания — вариант мировой мельницы, способной намолоть как удачу, так и беду (ср. «Песнь о Гротти»). В свою очередь, все подобные легенды — вариации мифа об утраченном золотом веке. Яркую параллель представляет финский миф о гибели чудесной мельницы Сампо — источнике процветания и изобилия¹².

8/1. Tefldo í túni, «они играли в тавлеи на лугу»: в «Песни о Харальде» 16 воины мечут кости для игры в хнеттавль í Haralds túní, «на подворье Харальда», т.е. на огражденном поле около дома, покрытом ровной густой травой.

8/7. ámáttkar miök, «грозные силой»: от ámáttigr, эпитета, который применяется к могущественным, внушительным и потенциально опасным персонажам — таким, как великаны (ср. «Поездка Скирнира» 10/8) и некоторые воины («Песнь о Хельги, сыне Хьёрварда» 14/2); ср. ámátlig применительно к мужчине, которого в оскорбительных целях сравнивают с валькирией («Первая песнь о Хельги убийце Хундинга» 38/3).

Ursula Dronke (c)
Перевод: Анна Блейз (с)

Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.

1
«Прорицание вёльвы» цитируется в пер. А. Корсуна, однако в комментариях используются более точные подстрочные переводы. К строфе также дается выделенный курсивом прозаический перевод с интерпретациями, использованными У. Дронке. — Примеч. перев.
2
Hamel, A. G. van, “The Game of the Gods”. // Arkiv för Nordisk Filologi 50 (1934), 218—242. — Здесь и далее примечания автора, если не указано иное.
3
Ibid., 227.
4
Ibid., 231.
5
Ibid. «Лживые саги» (lygisögur) — разновидность «саг о древних временах», к которой относятся саги, основанные на сказочных мотивах. — Примеч. перев.
6
Hamel, 236.
7
Ван Хамель приводит и другие подобные примеры (ibid., 230).
8
AR, §299.
9
Needham, J., Clerks and Craftsmen in China and the West. Lectures and Addresses on the History of Science and Technology. Cambridge, 1970, 248. Курсив мой.
10
Eldjárn Кristján, Kuml og haugfé: Úr heiðnum sið á Íslandi. Akureyri, 1956, 358—361; см. также: Page, R.I., Life in Anglo-Saxon England. London, 1970, 163—164.
11
Blathmac, The Poems of Blathmac son of Cú Brettan, ed. J. Carney. Irish Texts Society, 47. Dublin, 1964, 146.
12
См.: Tolley, C. “The Mill in Norse and Finnish Mythology”. // SBVS 24 (1994—1995), 63—67.